Гинекологическая проза - [23]

Очевидно, у Ирочки начинался приступ весенней депрессии, потому что тоска не прошла даже на работе, а к вечеру еще усугубилась. Ирочка сидела в кресле, завернувшись в плед, смотрела в стену, невпопад отвечала Славе, который как раз сегодня внезапно вернулся домой около семи, чего с ним давно не случалось, и больше всего на свете хотела остаться одна, а еще лучше совсем не остаться. Кое-как скоротав вечер, она ушла спать, а утром проснулась уставшая, сама на себя в раздражении. Усилием воли собралась в кучку и поехала на работу.

Масла в огонь нечаянно подлила Лариса Викторовна. По давней договоренности Ирочке нужно было заглянуть к ней после работы, и она, преодолев желание отменить этот визит (разговоров не оберешься, дешевле зайти, отсидеть час и уйти с чистой совестью), поплелась в отчий дом. Открывая дверь своим ключом, она услышала, как мать громко разговаривает по телефону с одной из своих многочисленных приятельниц:

– Ну что ты, милочка, какое там поздно. Зачем с этим торопиться, только и погулять, пока молодая. – Пауза. – И ты знаешь, дети сейчас вообще не в моде, вот на Западе, там вообще сейчас никто раньше тридцати пяти не рожает, у женщин на первом месте карьера, устройство жизни. Между прочим, ты знаешь, я и сама родила ее в тридцать шесть, тогда все ахали, что поздно, а сейчас, я смотрю, очень даже… – Пауза. – Нет-нет, я нисколько не волнуюсь, и она тоже, просто всему свое время. Ой, подожди, кажется, кто-то пришел, целую, дорогая, перезвоню позже.

Повесив трубку, Лариса Викторовна обрушила на Ирочку ворох приветствий, сплетен и новостей, не замечая ее подавленного состояния. Впрочем, Ирочка изо всех сил старалась держаться, поддакивая и задавая наводящие вопросы.

– Вот сейчас беседовала с Диночкой, – рассказывала Лариса Викторовна, – помнишь Диночку? Так вот, представь, она спрашивает, не думаешь ли ты завести ребенка. А то, говорит, возраст уже, не поздно ли. Ты подумай, какой все-таки еще темный у нас народ. Ведь сейчас медицина, особенно в этой области, достигла таких успехов, можно рожать хоть в пятьдесят… – И Ирочка выслушала весь материн разговор по новой, сжимая до боли руки в карманах, чтобы не зареветь.

Она плохо помнила, как вышла от родителей, как доехала. Выйдя из метро у себя на Бауманской, она решила не идти сразу домой, а пройтись полчаса, чтобы хоть как-то успокоиться. Представить себе, что нужно будет разговаривать с мужем, если он, паче чаяния, опять дома, она не могла.

Перед ней темной громадой вырос Елоховский собор. Ирочка медленно шла вдоль него, поравнявшись со входом, с удивлением заметила, что храм открыт, над входом горит неяркий фонарь, и старушки в надвинутых платках стайкой заходят внутрь.

Ирочку будто что-то толкнуло, она, неожиданно сама для себя, последовала за ними, и вошла в церковь. После уличной темноты там показалось светло от множества горящих на киотах свечей. Шли приготовления к вечерней службе. Ирочка совершенно не знала, как себя вести, да и вообще зачем она здесь, но уходить почему-то не хотелось, и она осталась стоять в сторонке, стараясь быть незаметной. Около нее прошла аккуратненькая старушка с висевшим на груди ящиком свечей, подошла к ближнему киоту и стала оправлять свечки, убирая догоревшие. Ирочку словно осенило, она шагнула к старушке, и попросила тихонечко купить свечу. Купив, затеплила ее тут же у киота, и опять отошла в сторону, прикрывая огонек рукой. Затем медленно пошла вдоль стены, приглядываясь к фрескам и образам, пока не остановилась перед изображением Богоматери. Будучи абсолютно не сведущей в вопросах веры, Ирочка не молилась и ничего не просила, она просто стояла перед иконой, держа в руках свечку и глядя на скорбный суровый лик на стене. Смуглая Богоматерь в полумраке смотрела строго перед собой, к плечу ее прижимался Младенец. Ирочке на память пришел почему-то Слава с Алининым сыном на руках, на Алинином новоселье. Какой он тогда был молодой, веселый, где теперь это все…

Наклонившись, она поставила свечку и осторожно, стараясь никого не задеть, вышла из храма.

На улице подмораживало. Под ногами похрустывал тонкий ледок. Ирочка с удивлением обнаружила, что на душе у нее гораздо легче, она может и хочет идти к Славе, он по-прежнему родной и близкий ей человек, и ничего еще не потеряно окончательно.

С этого дня она стала заходить в Елоховский, нечасто и ненадолго, но заходить. Постоит, посмотрит на Богоматерь, поставит свечку, и идет дальше по своим делам.

В начале лета Ирочка попала наконец после сложных перипетий на обследование в Центр Матери и Ребенка, лучшее место в Москве. Говорили, что если не могут помочь там, то надеяться после этого можно только на чудо. Остается, конечно, еще заграница, но тут, что называется, где Рим, а где Крым, лечение за бугром Ирочке было все же не по деньгам.

В Центре действительно дурака не валяли, к обследованиям и постановке диагноза подходили серьезно, и лечащий врач – молодая серьезная женщина, Елена Игоревна – Ирочке нравилась. В августе Центр закрывался на профилактику, но даже за оставшееся время Ирочка успела сдать массу анализов и сделать два ультразвука. В августе Елена Игоревна посоветовала по возможности съездить на грязи, хорошо бы в Мацесту, и Ирочка, обретшая новую надежду, совету послушно последовала.