Гимназистка. Под тенью белой лисы - [13]

— Какие у вас обширные планы, Елизавета Дмитриевна, не боитесь надорваться? Красивым девушкам самоистязание вредно.

Не знаю, что там решил Соколов по поводу моего происхождения, но сейчас он знатно распушивал хвост, пытаясь произвести на меня наилучшее впечатление из возможных.

— Что поделать? — притворно вздохнула я, решив сразу дать понять, что за мной никаких сильных кланов не стоит. — Одинокая девушка, как бы она ни была хороша, должна что-то есть и где-то жить. Кстати, мне сегодня необходимо решить ещё обе эти задачи, поэтому я вас покину до завтра. В чём мне нужно приходить на работу?

— Вам нужен лабораторный халат, — уже не с таким энтузиазмом ответил он. — Но его мы можем подобрать из имеющихся у нас. Я бы и сейчас вам выдал, но нужно разрешение Тимофея Филипповича.

Он улыбнулся с таким выражением, словно если бы всё зависело от него, то он бы мне точно выделили всё самое лучшее и немедленно.

— Я понимаю. — Отзеркалила я ему улыбку. — Думаю, ничего страшного до завтра не случится.

— Вспомнил! — внезапно оживился он. — Вы же Рысьина.

— Я — Седых, — с напором поправила я, намекая, что слишком хорошая память не способствует хорошим отношениям со мной.

— Кстати, вы не очень-то и похожи на свою фотографию. Подождите-ка… — Он метнулся к шкафу, вытащил пачку газет и споро начал их перебирать. — Вот. Смотрите сами, Елизавета Дмитриевна.

В газете обнаружилось ещё одно рысьинское объявление, на этот раз с фотографией и увеличившейся до 12 тысяч суммой за информацию о пропавшей любимой внучке. Как жаль, что мне не воспользоваться столь заманчивым предложением. Даже телеграфируй я прямо сейчас бабушке, вряд ли выплатит. А вот Соколову… Хотя он, кажется, тоже не выглядит особо заинтересованным обещанными деньгами.

— Хотите подзаработать? — уточнила я.

Соколов сначала оскорблённо вскинулся, а потом всё же решил перевести в шутку.

— Увы, не получится, — притворно вздохнул он. — Рысьины уже наверняка в курсе, где вы. Не пошли на поводу у княгини? И правильно, — неожиданно закончил он. — Я считаю, что все эти клановые системы и сопутствующие им ограничения — пережитки прошлого. Вы со мной согласны?

— Разумеется, — подтвердила я, подозревая, что основная причина столь резких высказываний в том, что семье Соколова не удалось правильно встроиться в эту систему. Пиджачок на нём был несколько потёртый и явно не из последней модной коллекции. Даже Моськин выглядел солиднее. Похоже, целителям-теоретикам не так много платят…

— Система самодержавия насквозь прогнила, — вдохновенно вещал Соколов. — Вы не представляете, в каких условиях нынче живёт университетская интеллигенция. А рабочие? А крестьяне? Разве может человек разумный жить в таких условиях?

Я забеспокоилась. Чем-чем, а свержением существующего государственного строя я заниматься не собиралась. Плох ли, хорош — мне пока было не до изучения этого вопроса, а вот получить отметку неблагонадёжной личности прямо сейчас я могла запросто. А с ней меня так же запросто могли выставить из университета прямо в любящие бабушкины руки.

— Боюсь, не нам с вами об этом судить, — осторожно заметила я. — Наше дело — целительство, а не политика.

— Наше дело — спасение людей, — возразил Соколов. — А для этого хороши все средства.

— Все законные средства, — парировала я.

— Разумеется, Елизавета Дмитриевна, — воодушевился он. — Разве я говорю о незаконных?

— Все законные целительские средства, — отрезала я и двинулась к выходу. — Всего хорошего, Павел Владимирович.

— Для вас просто Павел, — сказал он мне вслед.

Но поскольку я уже была за дверью, сделала вид, что не услышала. Вот ведь засада какая! Нужно держаться подальше от тех, кто, пролетая над тобой, может нехило обгадить. А то, что он Соколов, а не Воробьёв даже хуже, потому что дерьма в случае чего окажется куда больше. В приметы про гадящих на счастье птичек я не верю, поэтому было бы лучше, если бы остальные беседы проходили под присмотром заведующего лабораторией. И касались исключительно рабочих вопросов.

Владимир Петрович, несмотря на то что издал приказ о моём зачислении, направил меня всё же не в студенческое общежитие, а в здание, где проживали аспиранты и преподаватели. Разумеется, те, кто не имел жилья в городе. Когда я увидела своё, поняла, почему это здание такое маленькое: отсюда сбегали при первой же возможности. Комната была на одного, но совершенно крошечная, и ни о каких личных удобствах, к которым я уже успела привыкнуть, и речи не шло. Я потрогала матрац, твёрдый, почти как доски под ним, и подумала, что высыпаться в таких условиях — сродни подвигу. Надеюсь, хотя бы клопов тут нет.

— Столоваться будете у нас али как? — спросил управляющий, не дождавшись от меня положенных при заселении восторгов.

— А какие варианты?

Я попыталась осмотреть шкаф, такой плоский, что вздумай кто туда прятать любовника, не смог бы закрыть дверцу. Впрочем, для начала её надо было распахнуть, а моих сил для такого простого действия не хватало. Дверца мёртво стояла на страже нравственности.

— У нас, в студенческой столовой, в городе. — Управляющий, заметив мои затруднения, дёрнул за ручки и створки с противным скрипом распахнулись, обнажив унылое нутро с одной вешалкой. — У нас чуть подороже, чем в студенческой столовой, но тоже идут доплаты из казны. В комнатах готовить нельзя, узнаю — оштрафую.