Гимн шпане - [107]

— Садитесь.

Я подчинился, президенту было лет шестьдесят, может, чуть больше, седые волосы ежиком, синий костюм с искрой, он мог бы легко сойти за шефа секретных служб в фильмах Лино Вентуры [68].

— Слушаю вас

Перед ним лежал чистый лист бумаги, на котором, пока я рассказывал, он время от времени что-то строчил. Меня зовут Гастон. Ряд ошибок, допущенных мною при управлении компанией, привел к тому, что теперь я должен отвечать за свои проступки. Но я ни душой, ни телом не расположен к криминалу и очень надеюсь, что мне дадут возможность вернуться в мир бизнеса.

Он слушал меня внимательно, на правой руке у него красовался массивный золотой перстень с печаткой.

— А какое у вас образование?

Я сказал, что получил степень бакалавра в Институте коммерции, досконально владею всеми видами деловой практики, он аккуратно записывал каждое мое слово.

— Вы принимаете наркотики? Пьете?

Определенно, это у них «семейное».

— Никогда.

Мой ответ явно его обрадовал.

— Не буду скрывать, перво-наперво наша организация призвана оказывать помощь бывшим наркоманам.

Он выдержал паузу.

— К сожалению, мы терпим неудачу за неудачей.

Тут я вспомнил, что один ной приятель имел с ними дело. В тот день, когда его положили в больницу, в Мармоттан приехал знаменитый футболист вместе с каким-то рекламщиком — привет, друзья, мы создали специальную организацию, которая будет искать для вас работу, — конечно, мой друган был не прочь поработать в рекламе, после отсадки это казалось заманчивым, преисполнившись надежд, он долго ждал, что ему вот-вот предложат непыльную должность, пока наконец не получил работу в ресторане засовывать тарелки в посудомоечную машину, причем по ночам да еще стоя в клубах адского пара. Выходит, даже пакистанцы не выдерживают такого обращения. Он сбежал оттуда на третий день, прихватив в качестве компенсации сумку повара.

— Мы прилагаем максимум усилий, а достигаем — и не боимся в этом признаться — далеко не блестящих результатов. За это время нам пришлось аннулировать договоренность с большинством предприятий в связи с постоянным воровством, прогулами и различными происшествиями, начиная от передозировки в туалете и кончая попыткой самоубийства через повешение.

Его взгляд выражал некоторое сожаление, но в то же время непреклонность.

— Нельзя помочь человеку, если он сам того не хочет.

Я изобразил искреннее возмущение: надо же, скоты, какая подлость — кусать руку дающего, да это настоящее отребье, твари неблагодарные.

— Мы решили оказывать помощь людям несколько иного сорта, которых, как бы сказать, директор предприятия возьмет более охотно. Вы понимаете, к чему я клоню?

Я прекрасно его понял, о большем и мечтать было нельзя. Мы проговорили еще с четверть часа: об экономическом кризисе, о том, как трудно стало жить, о наркотиках — это трагедия, настоящий бич, под конец он пообещал связаться со мной в ближайшие дни, у него уже было кое-что на примете.

— Надеюсь, мы друг друга поняли!

Господи, думал я, спускаясь в лифте, как же эти люди наивны! Сплошная доброта, аристократическое обхождение, причем у мужика явно денег куры не клюют, он вообще не обязан надрываться ради паршивцев, которые вместо благодарности буквально плюют в лицо, но все-таки, чтобы искать работу для наркоманов, надо совсем потерять контакт с реальностью. Как бы то ни было, настроение мое улучшилось, через день-другой я устроюсь в солидную компанию, которая ведет законный бизнес, получая пусть и небольшой по сравнению с моим «левым», зато честный доход — никаких легавых, пушек и перманентного стресса, и хотя это попахивало обывательщиной, в конце концов, что здесь такого, со временем хозяева могут сделать меня партнером или предложить долю в прибыли, главное начать, там видно будет.

Я завел мотор, р-ррр, они что думают, я из тех, кто опускает руки после первой неудачи, ха! У ворот Клиньянкур я притормозил, через пять минут на улочке за стадионом проститутка, начавшая рабочий день, делала мне минет, а потом я сказал себе: раз пустился во все тяжкие — оторвись по полной; доехав до ворот Отой, я завалился в «Конгресс» и после сытного обеда, сдобренного парой бутылочек, стоя на бровях, вышел на улицу и увидел торговца, у которого купил пакетик за четыреста франков и заправился, не сходя с места, сто лет со мной такого не бывало — за тебя, президент, я столько времени вкалывал как проклятый, а стоило нарваться на неприятности, все потерять, и меня вдруг оценили по достоинству, в Штатах такого никогда бы не случилось. Домой я вернулся совсем хороший, на автоответчике было сообщение от президента, послезавтра мы едем на встречу где-то в центре, в связи с чем он просил меня перезвонить, как только смогу.

11

Администратор предупредил, чтобы я надел прочные, теплые ботинки, и сейчас я мысленно благодарил его — стояла жуткая холодрыга, было сыро и туманно, типичная погодка для Дня Всех Святых, в это утро я поехал в парк Монсури, где мне предстоял первый рабочий день — в праздник, 1 ноября [69], отчего я пребывал в угнетенном состоянии духа.

Конечно, я перезвонил президенту, но он был на совещании, зато женщина из приемной сказала: поздравляю вас, вы получите место в самом центре, я поинтересовался, что за работа, какая-то коммерческая организация или, может, крупный опт, где наверняка ворочают огромными суммами, нет, ответила она, вас ждут в Отое, «Парки и сады», на мое возражение, что я не садовник, она довольно сухо заметила: вас выбрали из трех миллионов безработных, в этой ситуации просто некрасиво привередничать; после беседы с чуваком на месте оказалось, что все еще хуже, речь идет даже не о садовнике — о смотрителе парка, я был убит. Я тут же позвонил тетке из судебного контроля, мол, прошу прощения, мадам, это невозможно, произошла какая-то ошибка, но она не дала мне договорить, вскричав: чудесно, замечательно, как я за вас рада, работа в самом центре, по нашим временам это все равно что у Христа за пазухой! Я пробормотал слова благодарности и повесил трубку. «Надеюсь, мы друг друга поняли». Тьфу, вот гадюшник.