Гиляровский на Волге - [9]

Как-то во время боя (фабричные совсем одолевали своих противников) Володя ловким ударом свалил главу фабричных Ваньку Гарного, к великой радости Ландрона и других зрителей, державших сторону городской стенки. Фабричные на минуту остановились: Ваньку с ног сбили — шутка ли дело, и этой минуты оказалось достаточно, чтобы городская стенка взяла верх.

С тех пор Володя, хотя ему больше и не приходилось совершать таких геройских ударов, был непременным участником каждого кулачного боя, а в кармане его формы вольноопределяющегося тикали часы — подарок Ландрона. В казарме часы долго еще оставались предметом оживленных рассказов и споров о кулачных боях.

Служба в Нежинском полку обязывала Володю нести караул в арестантских ротах, или попросту — в тюрьме. Арестантские роты находились за Которослью и были переполнены волжскими зимогорами, людьми, которым зимой горе.

Пришедшие из разных губерний, зачастую без документов, они летом, когда на Волге большой спрос на рабочие руки, находили себе место среди бурлаков, крючников, а зимой начиналась беда.

На работу не берут, паспорта нет. В артелях крючников, бурлаков и без него обойдешься, а зимой, если дрова колоть, снег разгребать да еще угол для ночлега у хозяина получить, так первым делом паспорт давай, а так и разговора нет.

Ходит, ходит зимогор от двора ко двору — везде отказ, счастье, если двугривенный где сумеет заработать — в ночлежку попадет, а нет — спи под забором. Надежд на работу никаких. Ну и сорвался. Украл или ограбил — почему, никто не спросит. Заключение делали быстрое:

— Паспорта нет — значит, босяк, зимогор, от него один вред населению. Вот и весь сказ. А тюрьма тут как тут.

Стоя в карауле, Володя наблюдал людей, собранных в арестантских ротах. Ожесточенная злость в глазах и в поступках, неверие и недоверчивость, отчаянная бесшабашность и бесстрашие, полное презрение и безразличие к жизни — вот что видел он.

С весны и до поздней осени ярославские зимогоры жили на Ветке — станции железной дороги, недалеко от города. Однажды Володя отправился туда. Зима была на исходе. Лучи солнца, с каждым днем теплея, сгоняли с пригорков снег.

Настойчиво и упорно подтачивала вода голубоватую толщу льда. В некоторых местах на Волге появлялись сначала пятна талой желтизны, а затем зияющие чернотой полыньи.

Володе повезло. В тот день, когда он отправился на Ветку, Волга с треском взламывала подточенный водой лед.

Ослепительно светла была она после смрада арестантских рот, тусклого тюремного света. Гигантская сила переворачивала и корежила огромные обломки льда. Он крошился с треском, местами покрывался на минуту хлынувшим на волю потоком воды, но тут же вновь поспешно прятал ее под собой. Шла беспощадная борьба, в которой бегущие воды должны были непременно победить.

— Лед тронулся, лед тронулся, — кричали мальчишки и швыряли в Волгу что попало под руку.

Наконец и Ветка. Среди кустов и редких деревьев стояли жилища зимогоров. Это были шалаши, сколоченные на скорую руку из палок и досок, покрытые кусками рогожи. Длинным рядом тянулись они близ Ветки. Спали в шалашах, судя по кускам рогожи, оставшимся с осени, прямо на земле. Вход прикрывался тоже рогожей. Жилища выглядели убогими и жалкими. Трудно было представить, что здесь жили люди. Много лет спустя Владимир Алексеевич нашел в одном из волжских путеводителей указание на Ветку как на вполне узаконенное жилище зимогоров.

«Скоро пройдет по Волге лед, — думал Владимир Алексеевич, — и шалаши заполнятся людьми. Весну, лето и осень, пока не польют дожди с холодными, пронизывающими ветрами, а порой до первых снегов и заморозков, будут ютиться здесь зимогоры… А потом? Потом скитания в поисках куска хлеба, арестантские роты или смерть от голода на морозе. Говорят, есть еще один выход: завод свинцовых белил купца Сорокина, надо будет сходить посмотреть, что это такое…»

Случилось так, что Владимиру Алексеевичу пришлось не только сходить посмотреть, а самому попасть в зимогоры и спасаться от лютых морозов и голода на сорокинском заводе.

* * *

Лето 1872 года промелькнуло быстро. С утра и до вечера учебные занятия, а в августе Володя уехал в Москву, в Юнкерское училище.

Пробыл там недолго. Осенью из училища исключили. Подобрал в саду брошенного кем-то ребенка и, боясь опоздать к поверке, пришел с подкидышем в училище. На другой день последовал приказ — исключить, без объяснения причин.

Снова вернулся в Ярославль. В полку служить стыдно, неловко, подал прошение об окончательной отставке. Отцу писать не хотел, документов нет. Ходил по Ярославлю от двора к двору, пытаясь достать какую-нибудь работу, вглядывался в лица людей, с ожесточением закрывавших перед ним двери.

— Шляются здесь всякие, того и гляди стащат что-нибудь, — не раз слышал вслед.

Побродив по Ярославлю, решил отправиться в Романово-Борисоглебск, где жили его товарищи по гимназии, надеялся с их помощью переждать зиму, найти работу.

Из Ярославля до Романова-Борисоглебска не так далеко, но зимой, в стужу, когда надо идти пешком, и короткий путь покажется длинным, а тут еще и денег ни гроша, не на что согреться, кипятка в трактире не дадут без осьмушки.