«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [21]

К сожалению, нам неизвестно, каких именно jugeurs имел в виду Пушкин. Не лишено вероятия, однако, что одним из объектов пушкинской иронии могла быть главная трибуна нарождающегося славянофильства – журнал «Московский наблюдатель», начавший выходить весной 1835 года. В первом же номере журнала были напечатаны упомянутые выше «Мечта» Хомякова и статья Шевырева «Словесность и торговля». Без противопоставления европейской «ветхой опытности» и русской «молодой свежести» Шевырев не обошелся даже в своей «Истории поэзии». «Плоды Европейского образования может соединить в себе разумным избранием только страна свежая, молодая, сильная, такая страна, которая мало участвовала в жизни Европейской и следовательно не вынесла с собою никаких пристрастий, не приняла никакого одностороннего направления», – писал он в финале вступительного очерка[160]. Возможно, притязания «москвичей» на роль судей Западной Европы показались Пушкину пошлыми и смешными.

«Англичанка гадит»

В самом начале «Ревизора» почтмейстер Иван Кузьмич Шпекин, узнав, что в город направляется какой-то чиновник, объясняет это необычное событие геополитически: «…война с турками будет. <…> Право, война с турками. Это все француз гадит». На протяжении всего XIX века почтмейстерскую мудрость неоднократно цитировали, когда речь заходила о неистребимой привычке русских дураков объяснять все домашние неурядицы и проблемы происками иноплеменников. «Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: „Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм…“ – писал Чехов Суворину в 1898 году. – Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты – это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство!»[161] Вследствие изменений в политической обстановке и/или появления новых патриотических фобий на место француза могли подставляться другие национальности. Так, рецензируя в 1868 году очередную антипольскую книгу, автор «Отечественных записок» писал: «Предки наши, в несчастных обстоятельствах, говаривали глубокомысленно: „Это все француз гадит“; потомки заменили название одной национальности другой»[162]. Двадцать лет спустя Н.В. Шелгунов французов даже не упоминает: «Непременно нам кто-нибудь да гадит, то немец, то поляк, то жид. Право уж пора бы кончить с подобным младенчеством и школьничеством, авось дела наши пошли бы лучше»[163]. Естественно, что англичанин время от времени тоже попадает в исходную матрицу, но, насколько можно судить, довольно редко. Например, в большой статье о текущих событиях в восставшей Италии «Непостижимая странность. (Из Неаполитанской истории)» (1860) Добролюбов насмехался над «благомыслящими людьми» (то есть реакционерами), которые никак не могут найти объяснение военным и политическим успехам революционеров и «ничего не находят лучшего, как сказать, что это англичанин нагадил…»[164]. Критик явно отдавал себе отчет, что перифразирует Гоголя, о чем свидетельствует, в частности, эпиграф к статье из «Ревизора»: «Ах, какой реприманд неожиданный».

Н.К. Михайловский в «Записках современника» (1882), наоборот, забывает (или делает вид, что забыл) гоголевскую цитату, допуская замену француза на англичанина:

«Все француз гадит». Кажется, француз, а может быть и англичанин. Не помню цитаты. Но это, пожалуй, безразлично, потому что нам решительно все гадят, кроме нас самих, разумеется. Сами по себе, мы так чисты, так чисты – «чище снега альпийских вершин»; чисты и притом смиренны, благодушны, хоть и грозны врагам. Понять даже трудно, отчего нам, при подобных совершенно неблагоприятных условиях, все-таки все гадят: чистоты нашей не ценят, грозы не боятся, точно мы вовсе не чисты и не грозны[165].

В самом конце XIX – начале ХХ века, однако, картина резко меняется: гоголевского француза внезапно вытесняет ранее не встречавшаяся «англичанка», что придает формуле не литературный, а простонародный оттенок, поскольку в народе англичанкой называли королеву Викторию и – метонимически – Великобританию. А.Н. Энгельгардт в своих письмах «Из деревни» зафиксировал такое словоупотребление в середине 1870-х годов, в связи со слухами о предстоящей войне:

О войне стали поговаривать уже давно – года три-четыре назад. Носились разные слухи, в которых на первом месте фигурировала «англичанка».

Потом стали говорить, что будет набор из девок, что этих девок царь отдает в приданое за дочкой, которая идет к англичанке в дом. Девок, толковали, выдадут замуж за англичан, чтобы девки их в нашу веру повернули.

<…> Слухи о войне упорно держались в народе – о войне с англичанкой. Как ни нелепы были эти слухи и рассказы, но общий смысл их был такой: вся загвоздка в англичанке. Чтобы вышло что-нибудь, нужно соединиться с англичанкой, а чтобы соединиться, нужно ее в свою веру перевести. Не удастся же перевести англичанку в свою веру – война[166].

По свидетельству сестры милосердия Е.М. Бакуниной, во время Русско-турецкой войны раненые солдаты тоже поминали «англичанку»:

Слухи ходят самые тревожные, иные рассказывают: что вся Европа идет на нас и вся Азия тоже, и даже половина Африки! <…> Первые слова, как только войдешь в отделения: «А что сестрица? Говорят Англичанка поднимается, как же не стыдно сватья на свата!»