«Гибель Запада» и другие мемы. Из истории расхожих идей и словесных формул - [20]
Подобное отношение к несбывшимся пророчествам хорошо известно социологам, изучавшим его на примере поведения членов эсхатологических сект. Классическое исследование такого рода провел в 1950-е годы Леон Фестингер, автор теории когнитивного диссонанса. Его заинтересовала немногочисленная, но весьма активная секта, харизматический лидер которой, домохозяйка из Чикаго, убедила своих последователей в том, что находится в контакте с обитателями некоей планеты Кларион. Инопланетяне сообщили ей, что 21 декабря 1954 года должен произойти конец света, от которого спасутся (на специально присланной за ними летающей тарелке) лишь истинные верующие. Члены секты, поверив своему лидеру, стали готовиться к гибели мира и эвакуации на Кларион: распродали имущество, ушли с работы и учебы, попрощались с родными и близкими и собрались в назначенном месте. Внедренные в секту под видом неофитов, социологи подробно описали реакцию сектантов на неосуществление пророчества и возникший вследствие этого когнитивный диссонанс. Вместо того чтобы отказаться от своей веры, члены секты после некоторых размышлений пришли к выводу, что ранее они неверно интерпретировали полученные сообщения, которые носили не столько конкретный, сколько символический характер, что пророчество так или иначе сбудется в недалеком будущем и что их главная задача – заняться прозелитизмом, дабы увеличить число верующих (и тем самым подтвердить истинность самого вероучения)[151].
Описанный Фестингером и его коллегами механизм «переподтверждения» неосуществившихся пророчеств, как заметил известный английский литературовед Фрэнк Кермоуд, характерен для всех разновидностей наивного апокалиптического сознания, которому рано или поздно приходится решать проблему напрасных ожиданий:
Большинство интерпретаций Апокалипсиса предполагают, что Конец наступит очень скоро. Соответственно, историческую аллегорию постоянно приходится ревизовать, ибо время ее дискредитирует. И это очень важно. Сам же Апокалипсис может не подтверждаться, но при этом не быть дискредитированным. В этом разгадка его необычайной живучести[152].
Точно так же демонстрирует необычайную живучесть и формула «гибель Запада» – она каждый раз не подтверждается, но при этом – для верящих в нее – никогда и ничем не дискредитируется.
Вынесенную в эпиграф запись Пушкин сделал в январе или феврале 1836 года, набрасывая начало рецензии на недавно вышедшую книгу С.П. Шевырева «История поэзии». Французскую фразу «Nous sommes les grands jugeurs» обычно переводят «Мы – великие судьи», из-за чего все высказывание воспринимается как оправдание русской критики Запада, напоминающее слова Достоевского: «Я убежден, что судьей Европы будет Россия»[153]. Подобным образом истолковывает Пушкина И.З. Сурат. По ее мнению, Пушкин хотел сказать, что возможность и право судить Европу нам, русским, обеспечил «наш особый, отдельный от Европы, но неразрывно связанный с нею путь; наша вненаходимость и жертвенность по отношению к Европе, таинственно предуказанные нам Провидением, делают нас „великими судьями“, определяют те самые „беспристрастие и здравый смысл наших суждений касательно того, что делается не у нас“»[154].
На самом деле, во французском языке пушкинского времени jugeur отнюдь не значило «судья». Как указывают толковые словари 1810–1830-х годов, тогда это был разговорный пейоратив со значением «тот, кто имеет наглость судить обо всем; кто судит о каком-либо предмете необдуманно, ничего в нем не смысля»[155]. Уже с конца XVIII века данное существительное именно в этом значении довольно часто встречается в литературе. Так, Бомарше дважды использовал его в предисловии к «Женитьбе Фигаро»[156], а Виктор Гюго – в предисловии к «Марии Тюдор»[157] и в статье «Случайные идеи» («Idées au hasard», 1824)[158]. Бальзак в «Шагреневой коже» (1831) вводит модное словцо как коллоквиализм, выделяя курсивом и поясняя: «…из тех, кто ничему не удивляется, кто сморкается во время каватины в Итальянской опере, первым кричит браво, возражает всякому, высказавшему свое суждение прежде него…» Во время ужина бальзаковский jugeur называет новую повесть Шарля Нодье «набором фраз, высосанных из пальца, сочинением для сумасшедшего дома», а потом признается, что никогда ее «не читал и даже не видал»[159]. Ближайшим русским аналогом jugeur тогда, наверное, будет «критикан» (хотя это слово вошло в обиход лишь в 1840-е годы), а правильным переводом французской фразы Пушкина – «Мы большие критиканы» или, перифрастически, «Мы большие мастера судить о том, чего не знаем». Ясно, что Пушкин иронизирует над «удивительными» суждениями отечественных «знатоков» Запада «касательно того, что делается не у нас».
