Гибель всерьез - [25]

Ингеборг д’Эшер

(«Метрополитен-Опера»)

в роли

ДЕЗДЕМОНЫ

За это ей и отвалили кучу денег, а когда режиссера спрашивали, какого дьявола он записал госпожу д’Эшер в «Метрополитен», где она пела всего-то один раз партию Луизы перед публикой, разочарованной тем, что перед ней выступает она, а не Морис Шевалье… — он отвечал, что сделал это из коммерческих соображений, чтобы газетчики не заметили отсутствия певицы и нашли другой предмет для пересудов. Все это не имело бы никакого отношения к нашему повествованию, если бы как-то раз Ингеборг не вздумалось погулять в тамошнем парке и она вдруг не увидела бы у подножия ивы сцену, которая сама по себе и даже с участием прелестных наяд из «Фоли-Бержер» не стала бы гвоздем парижского сезона, однако заставила ее задохнуться от изумления. Кристиан, одетый как простой рабочий, ползал по земле на коленках и, свистя, как паровоз, пускал жестяной поезд перед девчушкой лет трех-четырех, а рядом, с вязанием в руках, сидела в садовом кресле беременная женщина, довольно хорошенькая брюнетка. Я спросил Ингеборг, почему она не заговорила с Фюстель-Шмидтом, ведь я ищу его уже второй месяц! Она ответила, что побоялась показаться нескромной. Это совершенно в ее духе, и загадка осталась загадкой.

Не иначе, это ей просто почудилось. Кристиан вскоре объявился и пригласил меня пообедать у Вефура. Он был в Италии, вернулся оттуда еще более элегантным, чем всегда, на «фиате». «Ситроен», — говорил он, — годится только по магазинам ездить». Он столько наговорил мне о Венеции, Сиене, о «Ла Скала», где он слушал «Отелло»… «Обожаю Верди, могу слушать «Отелло» или «Фальстафа» раз двадцать подряд…» — что было решительно невозможно спросить его, что он делал в Бютт-Шомон, когда Ингеборг застала его ползающим на четвереньках. В конце концов, это его личная жизнь… — сказал Антоан, на том все и заглохло.

Но у меня осталось какое-то тревожное чувство, и связано оно было не с Бютт-Шомон, а с упоминанием о Милане, о «Ла Скала»… Странно, почему именно «Отелло», ведь я никогда не рассказывал Кристиану о том эпизоде, не мог же он все придумать сам! А чтобы это было чистое совпадение, смешно и предположить! Не может одно и то же произойти дважды. Он же прямо говорил моими словами, как будто был на моем месте. Никто на свете не мог бы этого повторить, никто, кроме меня самого, и уж во всяком случае не Кристиан! Разве это похоже на него? Только я мог все это объяснить: «Отелло», остановка в Милане на обратном пути из Венеции, после того, что там приключилось… но сейчас ни к чему об этом рассказывать. Было похоже, что я выдумал Кристиана, составил его из разных кусочков, а если так, то где же, как не во мне, источник его речей, откуда им взяться, как не из моих уст, из моей груди, из моей крови… Как будто Кристиан был моим сколком, этаким портретом-олеографией молодого человека, каким я был когда-то, только в приукрашенном виде, еще бы! на таких глянцевых картинках все исторические деятели — молодые и красивые, как на подбор, а если он получился более миниатюрным, чем я сам, так тому виной строчка, а точнее, полторы строчки из Мюссе, не выходившие у меня из головы, когда одноклассники в детстве дразнили меня дылдой:

…его на свет произведя,

«Хоть маловат, да ладно скроен», —

Сказала матушка шутя.

Что, если никакого Кристиана на самом деле нет?

Как бы то ни было, прошло года два-три, а то и больше, а Фюстель-Шмидт и словом не обмолвился о том, что так удивило Ингеборг. Должно быть, старшая девочка успела выучиться читать и писать, а у ее младшего братика уже стали выпадать молочные зубки.

Когда вышел мой последний роман, я послал Кристиану один экземпляр, послал чисто символически, потому что он никогда не читал книг, а если я упрекал его, он отвечал: «Неужели ты думаешь, у меня есть время для чтения?» Однако на этот раз, верно, из-за шумихи, которая поднялась, когда я получил премию Арсена Уссэ, он, кажется, удосужился пролистать книжку. В разговоре со мной он сделал пару довольно метких замечаний по поводу каких-то, скорее всего, выхваченных наугад деталей, задал несколько вопросов по поводу Карлотты (так звали, как принято говорить, героиню романа, хотя ничего героического в ней не было) и вдруг выложил все как на духу. Его взволновало то место, где старый Жозеф Кенель… минутку, сейчас найду в тексте, это сцена объяснения между Кенелем и Жорисом… когда банкир говорит голландцу: «Вот мы с вами здесь беседуем. Все имеет вполне основательный вид. Но вы торопитесь. Вы думаете о чем-то своем. Вы моложе меня. Вас кто-то ждет. Не говорите «нет». Или вы так нарядились только для визита в посольство? Чего уж там! Возможно, вы счастливы. Возможно, несчастны. А я — я говорю с вами. Шевелю губами. Но и у меня свои радости и горести…»

Кристиану не надо было искать в книге, он помнил наизусть: «… Я тоже скрываю в себе целый мир. Политика, дела, цифры — все это только обманчивая видимость. Мысли мои заняты вовсе не тем, о чем я говорю вслух. Мы оба таим свою внутреннюю жизнь, хотя эти жизни у нас, быть может, схожи. Не перебивайте, я нынче настроился на исповедальный лад…»