Гибель владыки - [2]

— Стареет владыка.

Потянулись длинные дни, пустынные, одинаковые. То моросили колкие холодные дожди, и секачи прятались в море: пресная вода щекотала им кожу; то щедро светило негорячее солнце, нагревался берег, и секачи недвижными каменными глыбами чернели на песке.

По морю медлительно проходили корабли, отчетливые в ясные дни, жутковато гудящие в тумане. Пролетали за тучами самолеты, их свежий рокот звал в шум и суету городов. А еще выше, невидимые над мглистым островом, проносились спутники Земли.

Где-то гремели цеха, плавился металл; где-то пахали сырую весеннюю землю, цвели сады; и где-то ученые готовили ракету с первым космонавтом… А здесь человек ходил по острову, осматривал вытаявшие из-под снега дощатые загоны, забойные площадки, сараи и склады. У него была редкая профессия — начальник промысла, хозяин котикового острова. «Так и полагается, — решил он для себя, — каждому свое место; даже когда люди станут свободно летать на другие планеты, кто-нибудь будет жить на этом острове».

Человек много работал, хорошо ел, крепко спал. Он был очень спокойный, молчаливый и на вид медлительный, как все, кто живет у моря. Он мог пить полусоленую воду, спать под грохот прибоя. Человек не удивился бы, вдруг проснувшись посреди моря в одинокой шлюпке, — он сделал бы обязательно утреннюю зарядку, умылся и попробовал добыть пищу.

В начале июня ночью хозяин проснулся. Прислушался. С восточного берега доносился бешеный рев, сквозь который прорывалось частое жалобное блеяние, хриплые вздохи, удары. Чудилось, там избивали и резали огромное стадо баранов.

Хозяин подумал: «Самки вышли на лежбище». Он встал, выбрался из домика, поеживаясь от сырой прохлады. В небе кое-где проступали звезды и тут же пропадали, быстро несло не то туман, не то низкие рыхлые тучи. Море замерло, оно, казалось, в страхе внимало тому, что творилось там, по ту сторону скал.

Человек вернулся в домик, но уснуть не мог. Теперь в реве и блеянии животных ему слышались и победные вопли, и смертельные выкрики, и тихие рыдания. Человек ясно представлял себе то, что много раз видел и хорошо знал.

Извечными водными путями по следу секачей многотысячным стадом пришли к острову самки. Они лавиной хлынули на берег. И тут секачи, почуявшие приближение самок еще с вечера, подступили к воде, стали загонять их к себе в гаремы. Во тьме и тесноте разыгрались бои, схватки. Секачи сталкивались тяжелыми, неуклюжими на земле телами, грызлись, падали, давя и калеча нежных самок. Бились насмерть. Сильные сбрасывали побежденных в море, и вода у берегов окрашивалась в рыжий цвет. Жалобно блеяли самки, ревели и тяжко вздыхали секачи, лилась кровь. Звериный закон решал просто: сильный счастлив в любви.

«Как там владыка?..» — подумал хозяин.

Этот могучий секач всегда имел самый обширный гарем. Порой было трудно сосчитать его самок: сто, двести и больше. Человек задремал только под утро, но и во сне ему чудилось: кто-то огромный, громогласный ходит по острову, и от этого вздрагивает каменная земля.

Он поздно вышел на плато — солнце уже пробилось сквозь сырую мглу, разгорелось, и теперь туман густо оседал росой на камни и песок. Лежбище потемнело от несчетного месива котиков, клокотало, ворочалось. Но это было уже затишье. По всему берегу пятнами обозначались гаремы — секачи поделили самок и теперь ревниво охраняли их, а южную и северную оконечности заняли холостяки и полусекачи: до семи лет они не вступают в бои.

Владыка, вскинув голову, лежал в середине своего необъятного гарема. Он скалил желтую клыкастую пасть и вздрагивал от возбуждения. Ни одной кровавой раны не было на его теле — значит, и на этот раз не нашлось равного.

По хорошей погоде высадились на остров рабочие — забойщики, мездревщики, засольщики. У них были не тронутые морским ветром лица, свежая одежда. В сырых, настывших домиках задымили трубы, на веревках и жердях запестрели полотенца, рубашки. От артельного котла запахло кашей и салом. Скупое эхо скал ответило новым звукам и голосам, вечером тихонько запела гармонь. Западный берег был берегом людей.

Пожилые рабочие стали звать хозяина острова просто Иваном, молодые — Иваном Никифоровичем. И те и другие чуть побаивались начальника, особенно его глубоких спокойных глаз; все казалось: видит он что-то в каждом и про себя усмехается. А на самом деле смеялся он редко и как-то скупо, будто не желая тратиться на такой пустяк. Зато и спокойно каждому было при нем: ветер, туман, шторм — все понимал он и ни в чем не видел зла. Ходит в белой едкой хмари, чуть щурится, чуть сутулится, а то протянет руку, словно пощупает плоть тумана, проговорит вполголоса: «Ну, навалился». К прибою повернется, скажет: «Хватит глотку драть». И так уж случалось, что ли, — море смирялось, светлело.

В шумное, ветреное утро, чуть только посерело небо, хозяин вывел забойщиков на котиковое лежбище. Пригнувшись, тенями разошлись по берегу люди и сомкнулись в цепочку — от воды к обрыву. Постукивая дубинками, несильно вскрикивая, они отсекли крупный косяк котиков, погнали к загону. Звери тревожно поводили головами, раздували ноздри, храпели. В мутном, призрачном сееве тумана они до жалости напоминали перепуганных, сбившихся в кучу овец.