Гибель великого города - [28]

В поварне за работой наблюдал сам управитель. Завидев Хэку, он улыбнулся и сказал:

— Иди-ка в погреб, там тебя ждут!

Недоумевающая девушка спустилась в погреб. Там не было ни души. Обернувшись, она неожиданно увидела управителя. Он улыбался. Хэка похолодела от страха.

— Боишься?

Она отступила назад и чуть не закричала — с грохотом упал и разбился большой кувшин.

— Проказница! — с шутливой строгостью сказал управитель. — Сейчас я тебя накажу!

И он влепил поцелуй в щеку оторопевшей Девушки. Хэка вырвалась и убежала.

Осторожно приоткрыв дверь покоев господина, она увидела в пустом зале Апапа, жадно шарившего по блюдам и торопливо отправлявшего в рот остатки мяса. Сейчас он точь-в-точь походил на ручного леопарда, которого Хэка однажды видела в комнате жены фараона, он лежал у ног госпожи и облизывал лапу. Апап набил полный рот пищей, и когда заметил Хэку, то только засмеялся, размахивая руками и кивая головой, как бы приглашай ее: иди, поешь тоже! Хэка прикинулась непонимающей.

Тогда Апап силой подтащил ее к блюдам. Одной рукой он сжал девушке щеки, а другой запихнул в открывшийся рот кусок мяса. Это было так вкусно, что Хэка забыла обо всем. Она хотела взять еще кусочек, но Апап крепко держал ее, как бы говоря: «Ты же отказывалась!» Однако есть и держать Хэку в одно и то же время он не мог, поэтому она вскоре оказалась на свободе. Теперь уж они оба поспешно уплетали объедки. Хэка подумала: «Не потому ли так горюет Нилуфар, что ей страшно лишиться вкусной пищи? Разве после таких кушаний захочется питаться всю жизнь сухими кусками?»

Вдруг послышались шаги. Апап молниеносно исчез, а Хэка, растерянная, осталась одна. Широко ухмыляясь, прямо на нее шел управитель. Он вытащил из горшка кусок мяса, сунул его в рот девушке и сказал:

— Вот так я буду кормить тебя каждый день! Все рабыни в поварне благодаря моей доброте имеют вкусную пищу. Но ты будешь есть лучше их!

Хэка убежала.

В городе продолжалось веселье. Появились пьяные солдаты. По улицам бродили отряды стражников. Обычно горожане поддерживали порядок в городе с помощью своих рабов, и на долю стражников приходилось не так уж много хлопот. Разве только попадется бедняк, уличенный в попытке что-нибудь стащить… Но и с ним долго не возились, а, поколотив слегка, отпускали на все четыре стороны.

Старого Вишваджита тоже охватило какое-то радостное возбуждение. Надев на шею несколько цветочных гирлянд, он бродил по улицам, чему-то смеясь.

— Вы хотите утопить в вине свои грехи! — громко кричал безумец. — Нет, и сама смерть вас не исправит, нечестивцы!

Но даже эти дерзкие, совсем непраздничные речи сегодня почему-то радовали людей.

Храм богини Махамаи был украшен особенно богато — горожане не жалели затрат. Рабам не давали передышки, они работали с рассвета до самого вечера без пищи.

Только великий царь йогов по-прежнему был погружен в священное забытье. Глядя на него, чужеземцы прикусывали пальцы от страха. «Этот человек, — думали они, — сам бог, он и в день Страшного суда останется невозмутимым». И всякий раз, когда великий царь йогов дул в раковину, — это служило знаком того, что его состояние божественного экстаза прервалось, — все иноземные гости, будь то почитатели Озириса, Солнца, или Священного Быка, низко склоняли головы перед чужим божеством.

Чем ближе клонилось солнце к закату, тем шире становились людские потоки на пути к храму богини Махамаи. Дети и старики, мужчины и женщины — все жители города торопились на праздничную церемонию. Улицы постепенно пустели. Купцы закрывали свои лавки; сегодня они получили баснословные барыши. Многие виноторговцы сумели продать свой товар до последней капли. Самые дорогие товары раскупались вмиг, — в такой день никто не хотел быть бережливым. Особенным спросом пользовались перья чаквы и страуса.

Тут и там сновали танцовщицы, украшенные цветами. Пожалуй, в этом море людей трудно было найти хоть одного трезвого. По мере приближения к храму шум стихал, горожане начинали петь гимн во славу великой богини Махамаи.

С радостным гулом толпа быстро, без всякой толчеи заполняла храм — каждый знал свое место. Только рабов приходилось иногда отгонять ударами бичей. У самого подножья гигантской статуи богини был воздвигнут высокий помост из светлого камня для именитых граждан, и иноземных гостей. От него шли вниз широкие каменные ступени, предназначенные для прочих участников празднества; женщины и мужчины располагались на них рядами. Тут же, собравшись кучками по десять — пятнадцать человек, рассаживались дети.

Музыканты дружно дули в трубы, изображавшие различных зверей, и над толпой, подобно добрым духам, рояли сладкие звуки. На поясе у трубачей висели кимвалы. В них ритмично ударяли стоящие рядом мальчики. Приветственная музыка разносилась далеко за пределы храма.

Ароматный дым благовонных курений проникал во все уголки и, волнуемый дыханием людей, подымался к сводам. Потрескивая, горели светильники на высоких колоннах, возле них стояли рабы с факелами в руках. И если какой-нибудь неосторожный горожанин случайно приближался к ним, его немедленно останавливали стражники во избежание пожара.