Гибель «Русалки» - [142]

– Ты угадала, Детка, – спокойно сказал Хант. – Я ревную. Мне всегда казалось, что Трилби от меня никуда не денется, а теперь я начинаю понимать, как мне будет больно потерять ее…

– Значит, сынок, – прошептала Джо Энн, – ты все-таки любишь ее?

– А разве у вас были какие-то сомнения? Я не привык выставлять напоказ свои чувства, мама, но я полагал, что…

– Хант, – спросила Джо Энн, и в голосе ее послышалось отчаяние, – ты хоть когда-нибудь говорил Трилби, что любишь ее?

– Да, мама, – ответил Хант, – а что?

– Больше одного раза? Держал ее руку, говоря это? Целовал ее?

– Я уже сказал, что не выставляю своих чувств напоказ… – начал Хант.

– Боже правый, мама! – воскликнула Джуди. – Да его легче застрелить!..

– Послушай, сынок, – тихо сказала Джо Энн. – Мне шестьдесят лет. Даже теперь, и весьма часто, твой отец говорит мне, что любит меня. Мне это нравится, как и любой женщине. Сколько это ни повторяй – все будет мало. Женщины – они так подвержены сомнениям… Им всегда нужны доказательства, что их любят. Да стоит твоему отцу сорвать цветок в саду и подарить мне в знак своей любви, и я готова петь весь день. Понимаешь? Нам недостаточно знать, что наши мужчины любят нас. Нам нужно слышать слова любви снова и снова! И нам это никогда не надоест, сколько бы раз они их ни повторяли. Мне нравится Трилби. Думаю, из нее получилась бы хорошая невестка. И, если ты позволишь этому Уилкоксу Тернеру, который слишком стар для Трилби и ведет себя как-то странно, что мне не нравится, увести ее у тебя из-под носа, ты меня очень разочаруешь…

– Знаю, мама, – сказал Хант, – но что я могу сделать? Такой уж я уродился. Я чертовски застенчив. Боюсь, я так бы и не решился ее поцеловать, если бы не…

– Ага! – воскликнула Джуди. – Значит, ты все-таки поцеловал ее, Хант? Ну-ка расскажи!

– Мама, мы что, так и будем обо всем говорить в присутствии Детки?

– Нет. Пойдем-ка в кабинет отца. Нам давно уже пора побеседовать всерьез…

– Но, мама, – запротестовала Джуди, – я хочу все знать о любовных делах Ханта. Может, ему понадобится совет сестры. В конце концов, сейчас другие времена, и твой взгляд на мир устарел!

– Ты останешься здесь, Джуди, – сказала Джо Энн. – Тетушка Руфь, если она уйдет, проследи за ней. А увидишь, что она прилипла к замочной скважине, дай ей хорошенько сковородкой по мягкому месту. Ты меня слышишь?

– Да, мэм. С удовольствием. Раз дитя нуждается в небольшой трепке…

– Тетушка Руфь! – надула губы Джуди. – Ты не посмеешь!

– А попробуй-ка, малышка, попробуй – увидишь! – сказала тетушка Руфь.

– И вот, мама, – рассказывал Хант, – у меня возникло безумное желание покинуть мир и стать монахом. Написать религиозный шедевр, такой же, как «Summa Theologica»[83] Фомы Аквинского или «Исповедь» Святого Августина. Два человека остановили меня: преподобный Мартин Шварцкопф, сказавший, что я должен молиться и убедиться в верности своего выбора…

– Хант, – сказала Джо. – Значит, ты принадлежишь к этой Церкви?

– Да, мама. Я считаю, что это самая благородная, самая вдохновляющая, самая возвышенная…

– Ладно. Тебе нет нужды в чем-то убеждать меня. Я ничего не имею против католицизма, пока ты не пытаешься обратить в эту веру меня и отца. Если протестанты неизбежно обречены гореть в адском пламени, что ж, мы сгорим в нем. Но давай вернемся к сути дела, сынок. Я полагаю, вторым человеком, помешавшим тебе сделать этот шаг, была Трилби, не так ли?

– Совершенно верно. И она добилась этого старым как мир способом: она… поцеловала меня. И потом сказала: «И от этого ты тоже сможешь отказаться?» И я понял, что не смогу. Я испугался. Подумал, что рискую своей бессмертной душой ради женщины. Пошел поговорить с отцом Мартином, и он мне сказал, что христианская женитьба – это торжественный обет, данный Богу. Тогда я успокоился…

– А что теперь?

– Завтра, в день рождения, мы обговорим дату свадьбы, чтобы она состоялась как можно быстрее, после того как вернется папа. Я уверен, что уж это решение он одобрит.

Незадолго до рассвета один из гигантских мастиффов, составлявших предмет гордости Фэроукса наряду с серыми в яблоках лошадьми, которых завел еще Эштон Фолкс, поднял большую, как у льва, голову и завыл. Звук был ужасный, глубокий и печальный. Он висел в ночном воздухе, как…

«…Обещание несчастья», – подумала Джо Энн. Она лежала и слушала, как еще четыре буль-мастиффа подхватили этот вой, выплескивая свое застарелое собачье горе идущей на убыль луне.

И вот одна за другой подали голос все собаки в округе, даже мастиффы Мэллори-хилла присоединились к своим родичам и потомкам в Фэроуксе. Пронзительно заржали серые лошади.

А Джо Энн Фолкс, содрагаясь, внимала этому ужасному хору.

«Гай назвал бы меня дурой, – подумала она, – но я боюсь, боюсь…»

Джо Энн сидела рядом с Уилкоксом Тернером и смотрела, как Хант танцует с Трилби, – оба такие красивые, молодые, во многом странным образом схожие: стройные, светловолосые, с розовыми, словно только что вымытыми, лицами. Трилби крошечная, как куколка из дрезденского фарфора. Хант возвышался над ней; он на дюйм превосходил ростом даже отца и имел фигуру атлета – стройные бедра и широкие плечи. У него было все, что нужно для чемпиона, кроме сердца, жаждущего борьбы. Трилби выглядела недовольной. Она то и дело бросала взгляд туда, где сидел Уилкокс. В другом конце комнаты Нат Джеймс бессвязно и односложно отвечал на оживленную болтовню Ив Клайв. Он глядел на Трилби глазами преданного пса.