Гибель «Демократии» - [9]

– Может быть, недели две-три, – осторожно ответил поручик, вспомнив о предостережениях Аркадия.

– Прекрасно! – обрадовался Хвостов. – Позвольте тогда мне взять вас под свою опеку. Я с большим удовольствием готов показать вам некоторые, так сказать, достопримечательности, которые не описаны в путеводителях. У нас, конечно, не Вавилон, но все же есть места, где молодой человек со средствами получит полное отдохновение души. А в Балаклаве!.. Уверяю, испытаете несказанное удовольствие. Вы где остановились?

– На Ластовой улице.

– На Корабельной стороне?! – всплеснул руками отставной адмирал. – Что вы, голубчик, вам надо переселиться поближе к достижениям цивилизации, скажем, в гостиницу Киста. Если хотите, я переговорю с управляющим, чтобы отвели номер поприличнее. А еще лучше, переезжайте сюда, в Новый Херсонес. У меня в доме найдется для вас прекрасная комната, причем за чисто символическую плату. Живя вместе, нам будет очень удобно совершать вылазки в город. Я вам такое покажу…

– Ничего вы не покажете, Иван Архипович, – перебила его Аглая, сходя по ступеням и беря поручика под руку, – поскольку Петр Андреевич уже ангажирован мной на все время.

– Что ж, прелестница, мне остается только отступить, – сделал. Хвостов изящный полупоклон, приложив руку к сердцу. Улыбка Петру («Все понимаю, сам был молодым!»), и отставной адмирал направился в глубь сада, сказав на прощание: – Тем не менее, молодой человек, мое предложение остается в силе.

Пока шел разговор с «Ванечкой», совсем стемнело. С характерной для юга внезапностью ночь упала на дачный поселок, будто театральный занавес в провалившейся пьесе. Цикады, освободившись от дневной стыдливости, затрещали с неистовой силой. Сказочной россыпью бриллиантов самой чистой воды замерцали над головой звезды, вызывая из глубины памяти гениальные строки: «Открылась бездна, звезд полна. Звездам числа нет, бездне – дна…» Шувалов вдруг почувствовал, что рядом стоит не просто дама, которую он в силу обстоятельств развлекал невинной беседой, а женщина, пробудившая в нем мужское желание. Стремясь скорее избавиться от досадного наваждения, он, борясь с предательской хрипотцой в голосе, стал поспешно прощаться:

– Аглая, позвольте поблагодарить за прекрасный вечер, проведенный в вашем обществе, и разрешите мне откланяться. Боюсь, что столь поздние бдения могут не лучшим образом сказаться на моей ране.

– Да, конечно, поезжайте. – В ее голосе послышалась тревога. – Я не смею вас задерживать. Только у меня к вам просьба. Обещайте непременно исполнить ее.

– Разумеется, все, что в моих силах, – заверил поручик.

– Вот записка, – она протянула маленький конверт, – в ней изложена моя просьба. Прочтете дома. А сейчас прощайте…

Оказавшись в своей комнате, Шувалов зажег свечу и развернул послание, источавшее, согласно канонам любовной переписки, слабый аромат духов. Но вместо девичьего признания в духе Татьяны Лариной на листке, украшенном вензелем из букв Аи Щ, было написано четким энергичным почерком: «Завтра будьте в 10 часов утра на Херсонесе, возле храма. Мы пойдем смотреть раскопки. Ваша А.».

Так было положено начало бурному роману, в котором Петру пришлось играть двойственную роль. Аглая, без памяти влюбившись в поручика, относилась к нему, как религиозный фанатик к предмету своего поклонения. Одновременно с этим привычка повелевать окружающими заставляла ее требовать безоговорочного повиновения своим желаниям. Именно она задала головокружительный темп развитию их отношений.

Размышляя о произошедшем с ними, Петр успокаивал совесть тем, что, по сути, он не соблазнял Аглаю, а лишь малодушно подчинился чужой воле. К тому же ее невинность осталась где-то в прошлом, а пылкий темперамент вызывал у поручика совсем иные ощущения, нежели близость с Евгенией. Но теперь он не испытывал постоянного сердечного трепета, а лишь переживал минуты чувственного наслаждения. Тем не менее зов плоти порождал неотступную тягу к этой женщине, желание нового любовного свидания. Ему пришлось признаться самому себе, что в отношениях с Аглаей он просто позволяет любить себя, не находя в своей душе даже малой толики ответного чувства. «Хорошо хоть, она не строит матримониальных планов, – каждый раз думал Петр, возвращаясь к себе на квартиру. – При ее привычке повелевать брак стал бы для меня настоящей каторгой».

Шувалов не видел приемлемого выхода из сложившейся ситуации. Оставалось уповать на то, что с его отъездом из Севастополя все само собой образуется по принципу русской пословицы «С глаз долой – из сердца вон».

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Разбудил Шувалова скрежет ключа в замке. Дверь отворилась: в проеме выросла массивная фигура надзирателя. Маленькие глазки в сочетании с приплюснутым носом и круглой щекастой физиономией делали его слегка похожим на свинью. Надзиратель, не переступив порог, равнодушно скомандовал:

– На выход с вещами!

Поручик вскочил с койки, слегка помассировал ладонями лицо, разгоняя остатки сна, вышел из камеры. Взгляд, брошенный на ноги тюремного служителя, подсказал ему, почему, даже с привычкой спать чутко, он не услышал шагов в коридоре. У надзирателя поверх сапог были надеты чуни из шинельного сукна. Видимо, он относился к любителям бесшумно подбираться к глазкам камер, чтобы застать своих подопечных врасплох.