Мальчишка вдруг рванулся и со всех ног бросился бежать к выходу. Никто не стал его догонять.
— Феликс Александрович, вы слышите, что я сказала? Я сейчас же уезжаю из театра, — ещё тоном выше произнесла Вандати.
— Слышу, родная, слышу… Ну, хорошо, хорошо. Идите, Перфильев, в кассу, там вам дадут что следует и… и… и можете отправляться.
— Из-за всякой, можно сказать, скандалистки…
— Ну, не разговаривать здесь, — пробормотал Песковский, — я могу полицию позвать.
— Зови, очень я тебя боюсь, посмотрим, что вы тут будете без меня делать…
Сценариус швырнул о пол либретто и, растолкав любопытных, побежал по лестнице вниз, за своим пальто.
Последний акт прошёл отлично. Сидевшие в первом ряду офицеры говорили, что никогда ещё не видали Вандати такой интересной и оживлённой, и что сегодня она в ударе.
Рецензент ушёл со сцены, ни с кем не попрощавшись. Ужиная в этот вечер с первым бильярдистом в городе, отставным подпрапорщиком Тутрюмовым, он рассказывал о том, какие за сценой происходят иногда «неприличные скандалы» и несколько раз ни с того, ни с сего повторил:
— Существует мнение весьма компетентного лица, кажется, знаменитого Ломброзо, что натуры безнравственные, бессердечные и, вообще, падшие люди поют особенно выразительно. Нежными звуками они как бы хотят замаскировать и наполнить свою душевную пустоту.
1903
