«Гестапо-Мюллер». Карьера кабинетного преступника - [66]

Я постоянно проигрывал и, насколько помню, ни разу не выиграл. У Мюллера была определенная тактика; ему доставляло дьявольское удовольствие поддаться мне в начале партии так, что я чувствовал себя победителем и начинал играть неосмотрительно, и вдруг, неожиданно, поставить мне мат. Когда я был моложе, я очень охотно и много играл в шахматы, но позже, лишь один раз в году или сразу 30 партий; я был игроком по случаю. Был ли Мюллер страстным игроком в шахматы, я не знаю, во всяком случае он был умен, что означало способность к концентрации внимания и планированию; в шахматах игрок ведет себя так же, как и в жизни. За все время моего знакомства с Мюллером он ни разу не действовал, повинуясь инстинкту, а только разумно; хотя он сидел как паук на своей паутине за письменным столом на Принц-Альбрехтштрассе, он обладал полной информацией обо всех происходящих событиях. Его никогда не интересовал вопрос, что делается в том или ином концлагере, что происходит здесь и там, если это не интересовало его как полицейского. Мюллера, однако, интересовало все. Его «общение с партией» в течение рабочего дня было разносторонним: высшие чины СС и полиции, а также мелкие чиновники, служащие центральных инстанций, все были для него приветствуемым источником информации; он посылал меня и многих других в поисках информации по вопросам, не имеющим отношения к полицейской службе. Благодаря этому он был обо всем информирован, не высказывал никаких подозрений, не предполагал ничего, не загадывал на будущее; Мюллер был всегда в курсе. В моих глазах и для многочисленных коллег из гестапо, являвшихся в большинстве своем профессиональными криминалистами, Мюллер был специалистом, которым мы восхищались с профессиональной точки зрения. Мюллер пришел в полицию не стажером или асессором, а прошедшим путь от ассистента по криминалистике до начальника криминальной полиции. Таких в рейхе было всего два. Его карьера стала возможной только благодаря его способностям. Это был случай, схожий с продвижением Гитлера. Сегодня о нем можно сказать что хочешь, и даже если все это не соответствует действительности, то одно остается неоспоримым: он смог, начав ефрейтором времен первой мировой войны, подняться до фюрера 80-миллионного народа. Уже один только этот факт указывал на то, что я должен был подчинятся этому человеку, независимо от того, что он мог совершить; он был выдающейся личностью, достигшей высокого поста и окруженной народным признанием. Однажды Мюллер послал меня и штурмбаннфюрера Гуппенкотена к Канарису и предупредил меня по-отечески: «Дружище Эйхман, Канарис — опытный лис, следите за ним, не дайте ему поймать Bac!» В целях безопасности я сунул в карман снятый с предохранителя пистолет. Поводом для этой встречи послужило недовольство канцелярии фюрера, поскольку разведка собиралась, по мнению канцелярии, в слишком большом объеме вывезти евреев за границу для последующего использования их в шпионских целях.

У меня создалось мнение, что или мы несправедливо обращаемся с евреями, так как они, в действительности, выполняя наши шпионские поручения, приносят Германии больше пользы, чем вреда, или они используются людьми, которые являются нашими идеологическими противниками и таким образом защищают евреев. Это было примерно в 1942 или 1944 г., во всяком случае, в то время, когда уже не Шелленберг, а Гуппенкотен был заместителем Мюллера, поскольку в послужном списке он был первым после Мюллера; в то время как в войсках обращают внимание на чин, у служащих критерием является служебное положение. С офицером в приемной Канариса мы согласовали дату нашего визита; мы были вежливо приняты морским офицером, и тут открылась дверь: Канарис появился в адмиральском мундире, обменялся с нами дружеским рукопожатием и пригласил в свой кабинет. Гуппенкотен был спокойным, молчаливым человеком, опытным работником в своей области, поэтому его вопросы были очень лаконичны. Я также высказал Канарису определенное недоумение по поводу того, что его ведомство слишком часто прибегает к услугам находящихся в Германии или на оккупированных территориях евреев в качестве тайных агентов. Канарис удивился по этому поводу и пообещал проконтролировать этот вопрос; так как, разумеется, еврей не является надежным человеком в посредничестве для получения национал-социалистической Германией важной информации, на основании которой мы принимали бы решения, имеющие в дальнейшем огромное значение. После этой беседы практически ничего не изменилось, только теперь служба абвера должна была подавать заявки на освобождение евреев, готовящихся для работы за границей, в местные полицейские участки. Так продолжалось без изменений до 20 июля 1944 г. Канарис точно знал о полученном мной задании и в разговоре со мной был не слишком сдержан; меня удивило, что адмирал, да еще в такой должности, мог быть таким дружелюбным не только по отношению ко мне, но и к Гуппенкотену. В принципе, Канарис отказался от работы с евреями, не беря во внимание особые случаи. Недавно я прочел в какой-то газете слово «лис», связанное с фильмом о Канарисе, и удивился, почему люди, делавшие фильм, употребили это слово, которое я когда-то слышал от Мюллера. В этой связи слово «лис» меня очень озадачило, я хотел бы узнать, почему киношники использовали именно это сравнение, кто стоит за этим, куда тянутся ниточки? «Лис» — сказал как-то мой непосредственный начальник о Канарисе, и «лис» — читаю я спустя 13 лет в одной из газет, писавших об этом фильме. Случайность?