Это наш великий момент.
Техника сцены сделала большой скачок за последние две тысячи лет. Занятость в массовых сценах стала больше. И это уже не христиане, которых должны растерзать львы.
А кто?
Именно такой, должно быть, стоял тогда запах. Именно такой.
Если бы в Древнем Риме уже было кино, то Цезарь наверняка приказал бы снять фильм о своих цирковых представлениях. На память. «Но уберите кровь, — сказал бы он режиссеру. — Люди не хотят этого видеть».
Не в кино.
В Праге сейчас, наверное, Печены монтирует мой фильм.[10] Его покажут, но мое имя нигде не будет значиться. Никто о нем не спросит. Меня никогда не было.
Под маленьким оконцем двое мужчин поднимают третьего. Я вижу очертания его руки в виде тени. Он просовывает за решетку записку. Крик о помощи. Или сообщение о том, что с нами происходит.
Что они там написали? Свои имена. Как на всяком порядочном надгробии. Тогда-то и тогда-то родился, тогда-то и тогда-то умер. День туда, день сюда ничего не значит.
И что-нибудь драматическое. «Спасите нас!» Или: «Не забывайте нас!» Ни то ни другое не произведет ни малейшего эффекта. Кому мы интересны?
Может быть, если бы они вписали мое имя, которое людям знакомо по киноплакатам. На улице со мной заговаривали и просили автограф. Я что-то собой представляю.
Я что-то собой представлял.
Может быть, если бы люди знали, что я сижу в этом поезде. Их любимец. Симпатичный толстяк. Что я сижу тут на грязном полу, подогнув одну ногу, потому что некуда вытянуть обе, прислонившись спиной к баку с водой. Может, тогда бы они среагировали.
Я прошлое. Даже если записать всю мою историю — ей бы никто не поверил.
Но так уж вышло.
В этом романе многое выдумано. Но, к сожалению, только не это: 30 октября 1944 года Курт Геррон и его жена Ольга были уничтожены в Освенциме. Три дня спустя умерщвление в газовых камерах было окончательно прекращено.
