Герой дня - [17]

Батальон численностью более шестисот человек потерял около ста двадцати человек убитыми и более двухсот тяжелоранеными, не говоря уже о лошадях и транспорте. Получить точные данные было пока невозможно, прежде надо проникнуть туда, где еще восемь минут назад находился центр колонны, а теперь громоздилась беспорядочная груда искромсанного взрывами металла. Оттуда неслись крики о помощи, поэтому пришлось растаскивать завал самоходками. Некоторые из них уцелели, потому что в начале налета ухитрились скрыться в лесу. Мощные моторы помогли им вырваться из этого ада, а гусеницы сметали все на своем пути. Вот каким образом обер-лейтенант Вилле, Рудат и Пёттер остались в живых. Унтер-офицер Цимер заработал ожог бедра и несколько мелких осколков в мягкое место. Спустив штаны, он допытывался у Муле, хватит ли этого, чтобы получить нашивку за ранение. Он давно мечтал о такой нашивке.

* * *

Под одним из лафетов лежала запутавшаяся в постромках, раненная в живот лошадь, головой она попала в вывалившиеся кишки какого-то солдата. Когда самоходка оттащила лафет в сторону, лошадь, увлекая за собой солдата, вскочила на ноги и бросилась в горящий барак. Раненый дико закричал. Рудат узнал в нем Малера, того, что вечно уминал по две порции жратвы.

– Берись! - сказал Пёттер. - Делать надо вот что: нагрузим таратайку ранеными - и ходу. Или ты намерен ждать следующего налета?

– Нет, - сказал Рудат. - А тот, с кишками, был Малер.

* * *

У околицы самоходку с ранеными задержал Цимер. Размахивая пистолетом, он стоял на разбитом вездеходе и орал, что батальон занимает круговую оборону, что из деревни никто не выйдет и что он застрелит всякого, кто попытается оказать сопротивление. Рядом с ним стоял автоматчик.

– Езжай прямо на них! - сказал Пёттер Рудату. - Дави их к чертовой матери! - Он положил палец на гашетку пулемета и приготовился скосить обоих.

– Ты с ума сошел. - Рудат заглушил мотор и вылез из кабины.

Пёттер выпрыгнул следом.

– Нет так нет. Тогда попозже, - сказал он, глядя на Цимера.

– Что? - забеспокоился тот, чуя угрозу. - Вы это о чем?

– О вывозе раненых. Мы попросим ротного подтвердить приказ о вывозе раненых. Пошли. - Он отвел Рудата в сторону. - Так просто [75] нам с этой скотиной не разделаться. Ну почему ты не поехал прямо на него?

– Не знаю. Не могу больше смотреть на мертвецов.

– Тогда можешь спокойно поставить себя к стенке.

– Ага. В один прекрасный день я так и сделаю.

– Красавчик Бодо нас отпустит. Не подыхать же раненым тут.

– Пожалуй, - согласился Рудат.

* * *

Когда они нашли Вилле, у него был вид человека, который пережил тяжелый удар судьбы и мучится жесточайшей мигренью. Любое решение давалось ему чудовищным усилием воли. Например, решение о том, что остатки батальона займут у Хабровки круговую оборону, пока не будет установлена хоть какая-то связь с другими подразделениями. Батальон Хоэнзее, видимо, полностью истреблен в Гульевке.

Закрыв глаза, Вилле сидел у колодца на вытащенном из автомобиля сиденье, а Муле ставил ему на лоб горячие компрессы. Воду грели на примусе. Обер-лейтенант с детства страдал такими приступами, любая сильная встряска вызывала спазмы мозговых сосудов. Половина черепа раскалывается от боли, стреляющей в затылок, и каждая мысль оборачивается сверхчеловеческим напряжением. В это время Вилле не выносил света, шума, а пуще всего - неприятностей. Услышав голос Рудата, он поднялся. Этот голос успокаивал. Он подал Рудату руку, и ему показалось, что боль куда-то ушла: «До чего же велика сила симпатии».

Какой-то мадьярский фельдшер, выматывая Вилле нервы, допытывался, как быть с ранеными: запас морфия кончился, он ничем не в состоянии им помочь и больше не в силах выдерживать их вопли; что, если попробовать вывезти хотя бы самых тяжелых?

– Куда? - напустился на него Вилле. - Ведь лес кругом заминирован. А Гульевка, видимо, в руках партизан. Куда же мы их вывезем?

– Сами-то не подыхаете! - крикнул фельдшер, нервы у него были на пределе. В конце концов Вилле мог понять его. И не стал возражать, когда обер-ефрейтор Пёттер вместе с Рудатом вызвался рискнуть и попробовать пробиться на самоходке. По крайней мере отделался от настырного венгра. А в случае удачи можно доложить Фюльманшу и позаботиться о деблокировании Хабровки. Фельдшер требовал выслать конвой минимум из трех самоходок.

– Это исключено! - отрезал Вилле и только хотел ехидно спросить, кто же тогда останется в Хабровке, как в деревне вспыхнула паника.

* * *

На площадь высыпали солдаты с криками:

– Танки! Русские! Танки!

Все, кто хоть как-то мог передвигаться, устремились в лес. Слышались разрывы мин, рев танковых дизелей, крики брошенных раненых.

Вскоре все стало ясно: разыскивая Вилле, Фюльманш с танковой колонной пробился в Гульевку, а оттуда к Хабровке. Выскочив из башни, он сорвал с обер-лейтенанта погоны.

– Знаете, чего вам это будет стоить?!

– То обстоятельство, что мы оказались под вашим командованием, стоило нам нынче ночью двух батальонов, - горько сказал Вилле. - Напоминаю, я предупреждал о безответственности этой операции.

– Кого предупреждали? - спросил Фюльманш.