Героиня второго плана - [34]

– Я не предполагал, что стану еще раз об этом рассказывать, – сказал Немировский. – Тем более вам.

Серафиме показалось, что она на полном ходу – даже не на ходу, а на лету – ударилась о стенку.

– Почему же именно мне?.. – упавшим голосом проговорила она.

– Только с Полиной я об этом говорил, – словно не услышав ее вопроса, продолжил Немировский. – С Полиной Самариной. Но ее я… – Он бросил на Серафиму быстрый взгляд и закончил: – Ранить я ее не боялся, вот что. Уж не знаю, сила ее тому была причиной или эгоизм. И то и другое, видимо. Да и отношения наши были очень просты, в сущности. Я понимал, что на моем месте в ее постели мог оказаться… Ну, может, не совсем любой другой мужчина, но исключительности во мне для нее все-таки не было. – Заметив Серафимин протестующий жест, он резко проговорил: – Зря вы деликатничаете, я и сам ничего против таких отношений не имел. Так бывает, Серафима, – уже мягче добавил он. – Нам обоим именно это было тогда необходимо, физическая тяга. Мы помогли друг другу забыться, хотя бы отчасти. Это не так уж мало. Не обижайтесь, милая, – глядя прямо ей в глаза, добавил он. – Я очень ценю общение с вами. Вы самый тонкий человек, какого мне довелось в жизни встретить. После…

Он замолчал, но Серафима догадалась, что он хотел сказать «после Беллы». Для такой догадки не было ясных оснований, Леонид Семенович ведь ничего не рассказал ей о своей погибшей жене, но она была уверена, что он хотел сказать именно это.

– Вы позволите закурить? – спросил он. Серафима кивнула. – И давайте о чем-нибудь радостном поговорим. У вас такое прекрасное сегодня платье, и эти шпильки с египетским глазом. Око Уджат он, кажется, называется? И вообще вы так красивы, что грех говорить о грустном.

Хорошо, что Серафима не умела краснеть! Никогда в ее жизни никто не назвал ее красивой. То есть родители в детстве называли, но ведь это не в счет.

– Я в пятом классе очень Египтом была увлечена, – невпопад сказала она. – Богов наизусть знала, весь пантеон, и фараонов, и о раскопках все читала, что можно было достать. А потом и вообще историей увлеклась. Папа дружил с Тарле, с Евгением Викторовичем, он у нас бывал и со мной разговаривал так серьезно, даже спорил о Наполеоне, а я, дурочка, поэтому полагала, что способна с ним спорить, да еще о Наполеоне, это с академиком Тарле-то!

– Вам не скучно работать в технической библиотеке? – спросил Немировский.

Серафима не ожидала такого вопроса, но ответить ей было нетрудно.

– Она у нас вообще-то научно-техническая. И очень хорошего уровня. Но дело даже не в этом.

– А в чем?

– У меня никогда не было захватывающей работы, – сказала Серафима. – Так получилось. На филологический в МГУ меня не приняли – просто не приняли, без объяснений, хотя вступительные оценки у меня были высокие. То есть, может быть, какие-то объяснения дали бы, но я не стала спрашивать. Евгений Викторович, наверное, попытался бы помочь в память папы с мамой, но у него у самого тогда были неприятности, и зачем бы я стала добавлять своих? Это настолько непорядочно было бы, что совершенно невозможно. И потом, я ведь не на улице осталась, успела поступить в Библиотечный институт. Ну да, сначала думала, от безысходности и это хорошо, а потом оказалось, это не то что хорошо, а просто прекрасно. Директор у нас была Генриетта Карловна Дерман, и какой она специалист, боже мой! Она в Бостоне библиотечному делу училась, потом в Библиотеке Конгресса заведовала Славянским отделом… Такое счастье была моя учеба, даже передать не могу. Я утром, бывало, просыпаюсь и думаю: сейчас пойду на лекции, и кругом люди прекрасные, и ничего этого… того, какой жизнь стала – ничего этого нет, только разум руководит людьми и уважение друг к другу, и разве это не счастье?.. Ох! – Серафима провела ладонью по лбу. – Кажется, я опьянела, Леонид Семенович, извините. И… можно я выпью еще? – выпалила она.

– Можно. – Немировский снова разлил по стаканам кагор и спирт. – А потом? – спросил он.

– Что – потом? – не поняла Серафима.

– Вы сказали, у вас никогда не было интересной работы. Почему?

– Это я неправильно сказала, да, конечно. Я имела в виду, что после института у меня не случилось такой работы, которая захватила бы. Того, что называют призванием, вот этого не было. Я хотела в аспирантуру поступить, но понимала, что скорее всего не примут, так и вышло. И профессор с кафедры библиографии, я у него диплом писала, прямо мне сказал: Серафима Евгеньевна, я рад был бы вам помочь, но самое большое, что могу для вас сделать, – добиться, чтобы оставили в Москве. Этого действительно надо было добиваться, и нелегко было этого добиться, я прекрасно понимала. – Серафима выпила ликер, и голова у нее, конечно, закружилась сильнее. Впрочем, особенной перемены она уже не почувствовала. – И что же, после таких его усилий я стала бы сетовать, что работа у меня неинтересная?

– Почему бы и нет? – Немировский пожал плечами. – Сетовать, может, и не стоило, но добиться интересной стоило точно.

– Вы правы, Леонид Семенович. – Она помолчала и еле слышно добавила: – Только вы о другом каком-то человеке правы, не обо мне, понимаете? Для того, чтобы чего-то добиваться, нужен сильный характер, а у меня слабый. Я просто плыву по течению. И счастье еще, что меня на камни пока не вынесло.