Героиня второго плана - [28]

– Хорошо там?

– Да. Тепло.

Ей стало неловко, что она разговаривает как чеховский персонаж – «Волга впадает в Каспийское море». И, наверное, от этой неловкости она не сумела возразить, когда Арсений сказал:

– Расскажешь? Ты ведь и фотографировала, конечно. Я никогда на Сицилии не был – интересно. Придешь ко мне?

– Да, – не успев подумать, ничего не успев сообразить, ответила она.

Такси Майя вызывать не стала. Во-первых, не хотелось приезжать к нему вот так, сразу, а по свободным воскресным улицам дорога не заняла бы много времени. А во-вторых, или, может быть, в-главных, ей надо было пройтись одной и понять, что дальше.

Она шла от Пушкинской по Тверскому, по Никитскому, по Гоголевскому бульвару, и первая зелень, легкая, как оперение огромной волшебной птицы, кружилась у нее над головой в кронах мокрых деревьев, и голова от этого кружилась тоже.

«Что я ему скажу? – думала Майя, входя в калитку, с жужжаньем открытую перед нею невидимой охраной, поднимаясь на крыльцо между львами. – Что нам лучше не встречаться? А это правда лучше? Господи, как же я сама себе надоела этим вечным разбирательством с собой! Неудивительно, что и мужчинам надоедаю сразу же, как только у них проходит первая жажда. Устарелая девушка – правильно таких, как я, двести лет назад называли».

Арсений открыл дверь и обнял ее на пороге. Конечно, это ничего не значило, то есть значило только то, что… Но как же много это значило для нее! Как сильно, вдруг, она это поняла!

Коробка мешала ей, Майя не знала, куда ее девать, пока он не взял у нее из рук эту коробку.

– Это пирожные, – сказала она, хотя он не спрашивал. – В Палермо вкусные пирожные, и я привезла.

Вообще-то Майя понятия не имела, вкусные ли они, она была равнодушна к сладкому, но ему не могли быть интересны подробности ее вкусов.

– Ты сладкоежка? – спросил Арсений.

Его губы были холодны – уже знакомо холодны – и пахли коньяком. Только губы – Майя поняла, что он выпил за минуту до ее появления, и совсем чуть-чуть. Ей стало смешно от того, что он глотнул коньяка для храбрости перед встречей с нею. Она поняла это так ясно, как если бы он сам ей об этом сказал.

А от того, что он спросил про сладкоежку, и именно этим словом, ее охватило счастье.

«Как мало мне нужно для счастья», – подумала она.

Ну и пусть. Да и кто знает, что мало и что много по отношению к этой эфемерной материи?

– Не очень, – ответила она. – Все покупали сладости, ну и я…

– А я – очень, – сказал он.

– По тебе не скажешь.

– Ну, спорт. Плаванье. Просто гены.

Разговаривая таким образом, они по-прежнему стояли полуобнявшись в прихожей. Больше не целовались, но и в глубь квартиры не проходили. Что-то удерживало их; Майя чувствовала эту странную удерживающую силу так же определенно, как силу всемирного тяготения.

– Пойдем, – сказал Арсений и отпустил ее плечи. – Чертов ремонт наконец закончился.

Штора, закрывающая полукруглое окно, была сделана из бронзового шелка, она колыхалась еле заметно, словно от чьего-то большого дыхания; наверное, окно за ней было приоткрыто. Да, конечно: в комнате пахло мокрыми листьями.

– Воздух сегодня как в лесу, – сказал Арсений. – Даже странно. Выпьем? К твоим пирожным.

Он волновался, но причину его волнения Майя понять не могла.

«Что-нибудь важное на работе, – подумала она. – Или известие какое-нибудь, тоже важное. Какая-нибудь обычная, очень простая причина».

Это отдельная, непонятная его жизнь. Может, она спросила бы, чем он взволнован, если бы не знала точно, что спрашивать не надо. Лучше дуть и дуть на эту воду, чем в один непрекрасный момент обжечься, когда она превратится в привычное молоко.

Арсений поставил коробку с пирожными на низкий металлический столик, на котором уже стояла бутылка коньяка и серебряная рюмка – правильно Майя догадалась, что он выпил прямо перед ее приходом, – сказал «я сейчас», ушел, вернулся с двумя бокалами и бутылкой шампанского, спросил: «или лучше кампари?»

Майе приятно было чувствовать его волнение, и хотя вряд ли оно было связано именно с ней, все-таки можно было тешить себя такой иллюзией, это и было приятно.

– Все равно, – сказала она. – Я и коньяка могу выпить.

– Как самоотверженно ты об этом говоришь! И испуганно.

«А ты говоришь интересно, – подумала она. – И непонятно, что ты скажешь дальше, чего от тебя ждать».

Но вслух ничего такого не сказала, конечно.

Арсений поставил на стол еще одну серебряную рюмку, для Майи, и в обе налил коньяк. Они сели в кресла. Они смотрели друг на друга прямо, и это не вызывало смущения. Их отдельность друг от друга была в этом смысле кстати.

– Ты ездила по Сицилии? – спросил Арсений.

– Не очень много. Мы только поднялись на Этну.

Она спохватилась, что ее «мы» звучит провокационно – заставляет спросить, с кем она путешествовала.

Но он не спросил. От воспитанности или от того, что это ему неинтересно, понять было невозможно. Она, во всяком случае, понять этого не могла.

– А больше я сидела на веранде и рисовала, – сказала Майя. – Скоро сдавать новые обложки. Когда берешь на себя какие-то обязательства, приходится жить очень размеренно, – улыбнулась она. – Так что мне и рассказать особо не о чем. Моя жизнь на Сицилии выглядела довольно скучно.