Героиня - [17]

На другой стене висела фотография с ней и ее последним мужем, Уолтом, сделанная во время нью-йоркской конференции, организованной Бетти Шабаз, вдовой Малкольма Икса. Он был в деловом костюме, такой красавец. Высокий, сильный, с широкой грудью и мускулистыми руками. С ним она всегда чувствовала себя в безопасности. Ей хотелось, чтобы Уолт был сейчас здесь и защитил ее, но он давно пал жертвой улиц. Во время поездки во Вьетнам подсел на героин, как и многие молодые люди его поколения. Умер от передозировки незадолго до рождения Тони. Теперь у Адель была только дочь, и она приедет проведать ее не раньше, чем через сутки, а может, и через несколько дней. Она сомневалась, что Тоня будет звонить, потому что она знала, что у Адель трудности с речью. Даже если и позвонит, медсестра непременно помешает ей. Это значит, что как минимум следующие двадцать четыре часа она будет всецело сама по себе.

Адель вытащила из волос заколку. Не настоящее оружие, но хоть что-то. Она согнула ее, поднесла ко рту и принялась стягивать зубами резиновые насадки с кончиков металлической булавки. Жевательные мышцы работали плохо, поэтому, чтобы сделать это, ей потребовалось почти двадцать минут. Когда Адель удалось снова распрямить заколку, она вспотела и устала. Спрятав ее в волосах, Адель почувствовала себя лишь чуточку безопаснее. Она продолжила осматривать комнату, выискивая что-нибудь полезное. Но все было слишком далеко, вне ее досягаемости. Он помнила, что Тоня сказала, что убрала ее пистолеты, и пожалела, что она это сделала.

До прихода другой медсестры оставалось еще пять дней. Адель не была уверена, что выдержит. Единственной ее надеждой оставалась дочь, которая скоро должна была ее проверить. Адель не боялась угроз медсестры. Едва Тоня узнает о происходящем, эта женщина окажется в тюрьме, если только не на больничной койке. Тоня тоже выросла на этих улицах, и как бы она не привыкла к легкой и обеспеченной жизни в пригороде, если она выйдет из себя, уличное воспитание даст о себе знать. Адель улыбнулась, представив, что Тоня сделает с Нацинет. Долгой ночью это будет ее единственным утешением.

Нацинет вернулась в комнату со шприцом в руке. Глаза у Адель расширились, когда медсестра одним быстрым движением схватила ее руку, выпрямила ее и вонзила иглу в вену в сгибе локтя.

- Нееееет! Нееееет! - Адель попыталась схватить женщину за запястье здоровой рукой, но у нее не хватило сил. Попыталась замахнуться кулаком и в ответ получила жесткую пощечину. В глазах у нее потемнело, а пульс опасно участился. Адель внезапно испугалась, что ее случится еще один инсульт.

Медсестра отпихнула руку Адель и нажала на поршень шприца. Вскоре Адель почувствовала, как по руке распространяется тепло, а затем у нее закружилась голова. Она вытащила из волос выпрямленную заколку и попыталась вонзить в Нацинет. Но женщина уже не сидела на койке, и булавка прошла сквозь воздух, выскользнула из пальцев и упала на пол. Удовлетворенное выражение на лице медсестры дало Адель понять, что она, вероятно, никогда уже не проснется. Засыпая, она беззвучно помолилась за свою дочь. И пожелала, чтобы Нацинет заставили заплатить за ее смерть.

***

Сквозь жалюзи на окнах проникал солнечный свет, заставляя красиво поблескивать плавающие в воздухе пылинки. По углу лучей, падающих на подоконник, Адель догадалась, что уже девятый час. Обычно она просыпалась не позже шести. Она проспала.

Адель попыталась сесть и на мгновение смутилась, когда ее левая рука отказалась ей служить. Казалось, будто конечность существует отдельно от нее, будто Адель уснула на ней и выдавила из нее всю кровь. Только не было тех колющих ощущений, которые обычно бывают, когда спишь неправильно, а лишь онемение и слабость, будто в мышцах совсем не осталось сил. Она попыталась приподняться с помощью правой руки, и плечо у нее пронзила боль, отбросив ее обратно на койку.

 Да что со мной такое?

Затем она медленно вспомнила, где находится, и что с ней случилось. Больница, скорая, а затем пробуждение и встреча с этой безумной медсестрой. Щека, по которой она ее ударила, болела, а правое плечо разрывалось от боли. Она была в опасности. В большей опасности, чем на улицах, или даже на маршах протеста, во время столкновений с вооруженной полицией. Эта женщина находилась в ее собственном доме, и впервые в жизни Адель чувствовала себя беспомощной. Ей некуда было идти, и она ничего не могла поделать.

 Хотя бы я все еще жива.

Вчера Адель была уверена, что медсестра ввела ей яд.

Она посмотрела на прикроватную тумбочку и инстинктивно потянулась за телефоном, чтобы позвонить дочери. Телефон исчез. Был вырван из розетки. Адель смутно помнила, как медсестра в ярости швырнула его вчера в другой конец комнаты. Он все равно был бы для нее бесполезен. Язык у нее по-прежнему еле ворочался, челюсть с левой стороны онемела, мышцы не реагировали. Адель не знала, сможет ли жевать пищу, удерживая ее во рту. Не говоря уже о том чтобы рассказать кому-то о происходящем, даже если у нее был бы телефон.

В комнату влетела бурлящая энтузиазмом Нацинет. Она принесла Адель завтрак.