Героический эпос народов СССР. Том 2 - [11]

Хмельниченка гетманом поздравляли.

Вот тогда то Хмельницкий, как сына благословил,

К себе домой поспешил

И сказал ему:

"Гляди ж, — говорит, — сынок!

Коль не зачастишь над Ташлыком-рекой гулять,

На бубнах, на трубах играть,

Еще сможешь отца живым повидать:

А коли зачастишь по Ташлык-реке гулять,

В бубны, в трубы играть,

Тогда тебе отца живым не видать".

И тогда Юрась, гетман молодой,

По Ташлык-реке долго гулял,

На бубнах, на трубах играл,

Домой прискакал —

Отца живым не застал.

И велел тогда в Штомином дворе,

На высокой горе,

Могилу копать.

Тогда казаки пиками твердь сухую копали,

Шапками землю выбирали,

Хмельницкого похоронили,

Из пищалей позвонили,

Славные поминки ему учинили.

До каких пор казаки старую голову Хмельницкого

уважали,

До тех пор и Юрася Хмельниченка гетманом почитали:

А как не стало старой головы Хмельницкого слыхать,

Перестали и Юрася Хмельниченка гетманом почитать.

"Эй, Юрась Хмельниченко, гетман молодой!

Не пристало тебе над нами, казаками, пановать,

А пристало тебе наши казацкие курени подметать!"

Вдова Ивана Сирка

В городе Мерефе жила вдова,

Престарелая жена

Сирчиха-Иваниха.

Семь лет она бедовала,

А Сирка Ивана и в глаза не видала,

Только двоих сынов воспитала:

Первого сына — Сирченка Петра,

Второго сына — Сирченка Романа.

Она их до возраста при себе содержала,

От них славы-памяти себе по смерти ожидала.

Как стал Сирченко Петро подрастать,

Начал он свою престарелую мать вопрошать:

"Матушка моя, престарелая жена!

Сколько я у тебя проживаю,

Отца моего, Сирка Ивана, не видал и не знаю.

Хотелось бы мне узнать,

Где моего отца, Сирка Ивана, искать".

Старуха вдова отвечает:

"Пошел твой отец

К стародревнему Тору попытать сил,

Там и свою голову казацкую сложил".

Только Сирченко Петро о том услыхал,

Пилипа Мерефьянского с собой позвал,

Голуба Волошина в джуры себе взял.

Вот они к стародревнему Тору подъезжают,

Атамана торского,

Яцка Лохвицкого

Привечают.

Атаман торский,

Яцко Лохвицкий,

Из шатра выступает,

Сирченка Петра обнимает,

Такую речь начинает:

"Сирченко Петро!

Зачем ты сюда заявился?

Или своего отца Ивана искать снарядился?

Сирченко Петро ему отвечает:

"Атаман торский,

Яцко Лохвицкий!

Я семь лет ожидаю, —

А отца своего, Сирка Ивана, не видал и не знаю".

Вот Сирченко Петро

Со старшими казаками прощается,

К трем зеленым овражкам направляется.

Казака Сирченка Петра на прощанье

наставляли:

"Сирченко Петро!

Себя оберегай,

Коней своих казацких от себя не отпускай!"

Но Сирченко Петро их словам не внимает,

Под зелеными кустами ложится-почивает,

Коней своих казацких далеко в степь пускает,

Только Голуба Волошина с конями посылает.

Турки это увидали,

Из кустов, из овражков повыбегали,

Голуба Волошина в полон взяли

И так ему сказали:

"Голуб Волошин!

Не нужны нам твои кони вороные,

Хотим мы только знать,

Как нам твоего пана молодого порубать".

Голуб Волошин такими словами отвечает:

"Турки!

Коли отпустите вы меня домой,

Сам я голову ему сниму с плеч долой!"

Турки это услыхали,

Голуба Волошина отпускали.

Голуб Волошин к Сирченку Петру воротился,

С таким словом к нему обратился:

"Сирченко, пан молодой!

Доброго коня бери,

На турок скачи, руби!"

Только было Сирченко Петро на турок поскакал —

Тут ему Голуб Волошин с плеч голову снял.

Тогда турки Пилипа Мерефьянского кругом обступили,

Голову с плеч молодецких скосили,

Казацкое тело посекли-порубили.

Когда казаки-старожилы такое увидали,

Борзых коней седлали,

Турок нагоняли,

Побивали,

Казацкое тело подобрали,

В стародревний табор привозили,

Землю сухую саблями копали,

В шапках, в полах землю носили,

Казацкое тело похоронили.

Атаман торский,

Яцко Лохвицкий,

Об этом услыхал,

Престарелой вдове Сирчихе-Иванихе

В город Мерефу письмо написал.

Сирчиха-Иваниха письмо читает,

К сырой земле грудью приникает,

Повторяет:

"Три беды на мою голову пало:

Первая беда, — что я семь лет горевала,

Сирченка Ивана видом не видала:

Вторая беда — Сирченка Петра на свете нет:

Третья беда — и Сирченко Роман за ним пойдет вослед".

Ганжа Андыбер

1

Ой, по полю, по полю Килийскому,

По тому ли большаку ордынскому,

Гей, гулял, гулял казак, бездомный бобыль, семь лет да четыре,

И полегли под ним три коня вороные.

Вот двенадцатый год наступает, —

Казак, бездомный бобыль, в город Черкасы прибывает.

Как на казаке, бездомном бродяге,

Три сермяги,

Из рогожи кожушок,

Из пеньки поясок.

На казаке, бездомном бродяге, сапожки-сафьянцы, —

Видать пятки и пальцы,

Где ступит — босою ногою след пишет.

А еще на казаке, бездомном бродяге, шапка-бирка —

Сверху дырка,

Шерсти вокруг и не видно:

Она дождем покрыта,

А ветром, казаку во славу, подбита.

Так вот казак, бездомный бобыль, в город Килию прибывает,

Настю Горовую, кабатчицу степную, спрашивает-пытает,

Едва бездомный казак Насти Горовой, кабатчицы степной допросился, —

Сразу к ней в светлицу ввалился.

А у нее пили три казака,

Три толстосума-богача:

Первый пил Гаврило Довгополенко переяславский,

Второй пил Войтенко нежинский,

Третий пил Золотаренко черниговский.

Вот они пили-выпивали,

Над бездомным казаком насмехались,

Шинкарку позвали:

"Гей, шинкарка Горовая,

Настя молодая!

Делом смекни,

Нам сладкого меду, оковытого вина плесни,

А этого казака, рассукина сына, взашей из хаты гони:

Видно, он где-то по винницам, по броварням валялся,