Герои Шипки - [82]

Путь до того труден, что на сильном коне приходится добираться более трех часов. Чем выше в гору, тем реже лес, который мало-помалу уступает место громадным камням, покрытым мхом. На вершине густое облако закрыло контуры двух восьмипушечных батарей. Они молчаливо глядят в туманное пространство.

На опушке леса перед своей палаткой командующего встречает генерал Дандевиль, сорокалетний, с нежным румянцем во всю щеку.

Туман начинает рассеиваться, и оба генерала отправляются на батарею. Гурко приказывает открыть огонь, и с вершины к туркам несутся шестнадцать гранат. Командующий ежеминутно переходит с места на место, чтобы лучше видеть действие снарядов. Но, кроме белых дымков над лысиной Шандорника и над профилем редута, ничего нельзя разглядеть. Турки тотчас же отвечают залпами, и вот уже в лесу поднимается грохот, свист и вой, удесятеряемый эхом.

— Своя? — спрашивает поручик Полозов у фейерверкера Слепнева и сам отвечает: — Чужая!

— К семеновцам пошла! — уточняет фейерверкер полет гранаты.

— Опять без супа оставит! — улыбается неунывающий Полозов.

— Можете себе представить, Иосиф Владимирович, — решается оторвать Гурко от наблюдений Дандевиль, — вчера турецкая граната влетела семеновцам на кухню и прямо в котел с супом!

— Метко стреляют! — не то с похвалой, не то с осуждением отзывается Гурко и снова приникает к биноклю. — Видимость, однако, никудышная…

— А вчера было так ясно, — говорит Дандевиль, — что различались даже верхушки минаретов Софии!

— София… — думает вслух Гурко. — Так близко и так далеко…

Прослышав о приезде командующего, на батарею поднимается генерал Краснов, назначенный начальником кавалерийской бригады. При виде его взгляд у Гурко светлеет.

— Помнишь, Данила Васильевич, как у перевала под Уфланли ты угостил меня супом из слив. Веселое было время!

— Оно и нынче не так уж плохо, — откликается Краснов своим характерным казачьим говорком и предлагает: — Прошу ко мне в палатку отобедать. Слив нет, зато сливовица найдется…

Гурко благодарит своего боевого товарища, умалчивая о том, что предложенное меню его не очень устраивает. Любимое кушанье генерала в походе, хоть это и плохо вяжется с суровым характером командующего, — манная каша на молоке с сахаром. Да где же взять на эдакой шишке корову…

Денщик уже расставляет на коврике тарелки, рюмки, миску с зажаренным мясцом, именуемым «беф а-ля Краснофф», бутылку ракии.

— Вот изволите видеть этого казачишку, — подмигивает Краснов в сторону денщика. — Хвастает, что Шандорник может взять!

— Точно так! Взять можно, ваше превосходительство!. — вытягивается чубастый казачина.

— Ну да как же можно, расскажи! — поощряет его улыбкой Гурко.

— Рассказать доподлинно не могу, а ежели бы, то есть, нашим станичникам изволили бы приказать: «Возьмите, мол, братцы, самый этот Шандорник», — и точно бы взяли!

— Да как бы взяли-то? — донимает его Данила Васильевич. — На коне с пикой, что ли?

— Зачем на коне с пикой, — обижается казак. — Уж не могу знать, как бы взяли. Собрались бы, это, посудили бы, высмотрели бы, а потом бы подползли, да и ворвались в крепость…

— А как бы вас там рожном приняли?

— Зачем рожном! — уже сердится денщик. — Мы бы не полезли на рожон, а полезли бы, кабы рожна не ждали. Вон они ночью, сказывають, сплошь спять. Всех бы и передушили, а не то бы связали и к начальнику бы представили, — просто и спокойно доказывает он, словно рассказывает о том, как он назавтра заседлает своего маштака, сядет и поедет.

— Что ж, в самом деле, Данила Васильевич, может, и впрямь взяли бы редут? — улыбается в бороду Гурко. — Выискались бы молодцы, разнюхали бы все да и забрали Шандорник…

— Да где ж! Так, зря болтают! Необразованные земле-еды! — с притворной насмешкой отвечает Краснов. — Не ихнего ума это дело!

Он достает из секретных запасов бутылку красного вина, так как водки не пьет, и приглашает отведать свое фирменное блюдо. Готовится оно так: в котелок кладется рубленый лук, крошеное мясо, и все кипятится в говяжьем жире. Непременная особенность его та, что «мясо по-красновски» полагалось есть на морозе.

После стакана вина Краснов возвращается к прежней теме и с жаром продолжает:

— Как казачкам Шандорник взять! Вон псковцы и те не взяли!

Он намекает на неудачное дело 17 ноября, когда три роты псковцев подползли к редуту в тумане. Им показалось, будто турки отступают, они бросились в атаку, но были отбиты и сброшены.

— Не вовремя полезли, — вступает в разговор молчавший до этого Дандевиль. — Вот их и опрокинули…

— Ну вот то-то же! — с неопределенной усмешкой заключает свою речь Краснов. — Казачки-то, они не такие. Они на всякую выдумку мастера. И, само собой, бесшабашные!

9

Суровая зима завернула и на Балканские горы, засыпав их глубоким снегом. Борьба русского солдата с природой приняла еще более драматический характер: на высоте нескольких тысяч футов, вырубив себе траншейки в мерзлой земле, он стоит лицом к лицу с зимою, словно непрестанно находится в открытом бою. В особенности тяжело положение на Златицком перевале, где место на вершине ничуть не защищено от ветра. Там зачастую день и ночь гуляет снежная буря и так засыпает построенные на скорую руку землянки, что по утрам людей приходится откапывать из-под сугробов. Турки зорко стерегут малейшее движение русских на перевале и едва замечают огонь или дымок, тотчас направляют туда с окрестных высот свои ружейные выстрелы. Поэтому в траншеях на аванпостах о костре не может быть и речи. Приходится неподвижно лежать на снегу целую ночь. Ветер и вьюгу сменяет оттепель, и солдатская шинель намокает, а к вечеру вновь мороз опускается градусов до двадцати, и мокрая шинель сидит на солдате колом, не согревая его.