Герои Шипки - [80]

Он был встречен болгарской депутацией с хоругвями, крестом и хлебом-солью. Поздоровавшись с ними, генерал направился в небольшую чистенькую церковь святого Михаила, чтобы отслужить благодарственный молебен за дарование победы над врагом. На улицах Этрополя толпы горожан восторженно приветствовали своих освободителей. Жители несли солдатам последнее, что осталось после турецких грабежей: вареную кукурузу, хлеб, молоко, вяленое мясо.

Переводчик Храпов и бежавший от турок болгарский доктор Цареградский зачитывали прокламацию, с которой Гурко обратился к жителям Этрополя и окрестных селений:

«Болгары! Нам предстоит сделать последний напор на турок и перейти Балканы, где они держаться не могут. Вы должны помочь нам везти орудия, нести тяжести, заряды, сухари через горы. Заплачено будет всем, но главная ваша награда будет избавление от турок навсегда. Вам теперь трудно, но русским труднее; они терпят для вашей пользы, а вы для своей. Пройдет тяжелое время, и будете благодарить бога…»

В церкви Гурко приложился к образам и спросил, где же священник, но священника не было.

— Едва русские стали приближаться к Балканам, — переводил Хранов торопливую речь болгар, которые и улыбались и плакали, — как губернатор Этрополя Назиф-эффенди призвал зажиточных жителей и стал уговаривать их бежать вместе с турками. Когда же те наотрез отказались, он приказал схватить пятнадцать самых видных горожан, девушек и женщин из богатых семейств, а также всех священников. Губернатор говорил: «Посмотрим, как вы теперь не пойдете с нами… А не пойдете, так я прикажу переколоть по дороге всех заложников…»

Бежавший из Орхание купец добавил, что там особенно бесчинствовали башибузуки: грабили дома, резали женщин и детей, подожгли болгарские кварталы. Шефкет-паша присутствовал при этих бесчинствах и поощрял их.

Жители Этрополя стояли понурив головы. Их горе глубоко трогало офицеров свиты Гурко. Отважные воины, не кланявшиеся турецким ядрам и пулям, отворачивались и смахивали слезу. Командующий тоже был сильно взволнован услышанным и, стараясь не показать этого, глухо сказал:

— Русский народ избавил вас от притеснителей веры и врагов! Так молитесь богу о даровании побед русскому оружию! Сейчас наш священник отслужит здесь божественную литургию…

На другое утро Гурко продиктовал текст телеграммы великому князю — главнокомандующему Николаю Николаевичу:

«Турки, очищая деревни и города перед наступлением моих войск, убивают жителей, более зажиточных уводят с собой, грабят, сжигают и разоряют занимаемые нами районы. Над нашими ранеными, случайно попадающими в их руки, продолжают неистовствовать. Прошу разрешения объявить и приводить в исполнение репрессивные меры. Думаю, что террор надо уничтожать террором же».

7

Лейб-гвардии гренадеры под командованием полковника Любовицкого, выступив из Этрополя в три пополудни 17 ноября, до утра шли узким ущельем, извивающимся между лесистыми шапками горных вершин.

Тропинка, плотно прижимаясь к скалистым высотам, нависала над ревущим ручьем, мчавшимся по неровному ложу. Тонкий слой снега, серевшего в ночи, уже лежал на склонах вершин. Тропа была до того узка, что местами оказывалось невозможно пройти двоим. Офицеры вели своих лошадей в поводу. Бобин замыкал шествие роты, подгоняя отстающих и постоянно высматривая, где Козлов, держится ли.

С тех пор как унтер-офицер сошелся с Козловым, все стали замечать в нем перемену. Он сделался мягче и веселее и даже иногда шутил, чего прежде никогда с ним не бывало. Переменился и Козлов, стал несколько увереннее и спокойней, хоть и по-прежнему мечтал заболеть и вернуться домой.

Заметив, что гренадеры валятся с ног от усталости и желая прибодрить их в долгом ночном переходе, Любовицкий скомандовал:

— А ну, орлы, песню!

Не сразу, но запевала отозвался:

Ой во поле-поле стояла ракита,

А под этой ракитой гусарик убитый…

Среди подхвативших песню Бобин узнал и тоненький голосок Козлова:

Он убит, принакрыт черною китайкой…

Приходила к нему пава-жена молодая,

Китаечку открывала, в лицо признавала…

Ты встань-восстань, мой милый гусарик убитый!

Твой конь вороной по лужкам гуляет,

Тебя молода жена домой ожидает…

За поворотом тропинка наконец расширилась. Тут, на площадке, турки выстроили из камня блокгауз с узкими амбразурами вместо окошек. Накануне он был захвачен сотней Великолуцкого полка.

У блокгауза жались в кучу лошади, в сторонке казаки пытались без малейшего успеха развести на жидкой грязи костерок. Резкий, пронизывающий ветер несся с Златицкого перевала, удерживаемого неприятелем, и загонял солдат внутрь блокгауза. Там, наполняя помещение дымом и смрадом, горел огонь.

Офицер Великолуцкого полка, сидя на барабане между солдатами, рассказывал о вчерашнем деле полковнику Любовицкому, который пил чай, усиленно щурясь от дыма.

— Верстах в шести от Этрополя встретили конных башибузуков… Едут такие довольные собой, болтают ногами и голосят во все горло. «Алла иль ля ля!» Куда, думают, забраться сюда русским, когда здесь на каждом шагу сам черт себе ногу переломит. Как я услыхал их голоса, скомандовал солдатам прилечь. «Улучим минуту и ну, ребята, — говорю, — залпом!» Шарахнули по ним — они с коней долой да, словно зайцы, как пустятся бежать за кусты да каменья. А мы пошли дальше, смотрим — эта караулка и в ней человек двадцать турок… Дали они несколько выстрелов и побежали по тропинке на перевал. Мы за ними. А там нас таким огнем шуганули, что поневоле пришлось возвращаться в караулку. Оставили только охотников для перестрелки…