Геродотова Скифия - [75]

Фольклорные записи XIX–XX вв. неизбежно дают нам эти рудименты древних повествований в одномерном, уплощенном виде, без хронологической глубины. Геродот, оказавшийся первым фольклористом земледельческих племен Среднего Поднепровья, придал им недостающую глубину, создал хронологическую стереоскопичность диапазоном более двух с половиной тысяч лет. Добавим к этому, что Геродот фиксировал не современные или близкие по времени к нему сказания (вроде преданий об издевательствах скифов над Дарием), а то, что уже при нем считалось далекой стариной, отстоящей чуть ли не на тысячу лет.

В записях отголосков первобытного эпоса и мифологии, восходящих к бронзовому веку и к важнейшему историческому событию — открытию железа, содержится, вероятно, немалая доля общеиндоевропейского наследия вроде преданий о трех братьях, но есть и локальная специфика. К таким местным чертам следует, по-видимому, отнести «золотое царство».

У Геродота говорится о самом обширном царстве, где царь-Солнце Колаксай хранит священное золото.

В русских, украинских и белорусских сказках существует, как мы видели, обширный раздел сказок о трех царствах, и младший сын (как и Колаксай) всегда становится обладателем именно золотого царства; мотив небесных даров уже выветрился, осталось только наименование царства золотым.

Не менее интересен и самобытен второй царь мифологической генеалогии — геродотовский победитель Колаксай, соответствующий древнерусскому Дажьбогу царю и богатырю («Солнце цесарь… муж силен»), отраженный в сказочном фонде под знаменательным именем богатыря «Световика». Не скрывается ли в этом позднейшем сказочном имени языческий славянский Святовит, близкий Дажьбогу?

В связи с тем, что геродотовскую запись о царях-родоначальниках исследователи обычно распространяют на все народы, названные греками «скифы», в том числе и на кочевых скифов-иранцев (а зачастую на них по преимуществу), следует обратить внимание на иранскую форму царских имен. Иранский характер второй половины каждого имени — «ксай» — не подлежит сомнению[232].

Первая половина имен этимологизируется из иранского с большими трудностями. В. И. Абаев даже отказался от объяснения имени Липоксая и это было сделано позднее Грантовским[233].

Обратим внимание на то, что в пантеоне древнерусских божеств мы обнаружим как архаичный индоевропейский пласт (Род, Сварог, Перун, Белее и др.), так и пласт, очень определенно связанный со скифской эпохой, породившей частичное (может быть, временное?) двуязычие восточных праславян: Дажь-бог, Стри-бог, где вторая половина имени, удостоверяющая их божественность, является иранской.

Совершенно то же самое произошло, очевидно, и с именами мифических сыновей Таргитая: в скифскую эпоху их царственность удостоверена иранским термином «ксай», имевшим, по всей вероятности, столь же широкое распространение, как и археологическая «скифская триада». Племена и народы, входившие в политические рамки Скифии, прочно воспринявшие скифскую дружинную культуру и называвшие своих богов полуиранскими именами, вполне могли для обозначения субъекта высшей власти воспринять иранский, собственно скифский термин «ксай».

Иранский элемент в именах трех братьев — Колаксая, Липоксая и Арпоксая — нисколько не препятствует отнесению земледельцев-сколотов к праславянам, как не препятствует он признанию Стрибога и Дажьбога славянскими (праславянскими по времени происхождения) божествами.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Историко-географическое рассмотрение геродотовой Скифии закончено. Оно выявило прежде всего ряд неоспоримых положительных качеств «отца истории». В результате придирчивого и порою поневоле громоздкого анализа Геродот предстает перед нами не только занимательным рассказчиком, познакомившим своих современников с половиной Старого Света от Италии до Вавилона и от экваториальной Африки до истоков Днепра. Мы видим его неутомимым наблюдательным путешественником, предпринявшим ряд дорогостоящих и утомительных поездок с целью сбора на местах достоверных данных о больших и малых событиях только что минувших греко-персидских войн.

Красочные рассказы о Скифии своим происхождением обязаны широте исторического замысла Геродота, пожелавшего предварить многоплановую картину длительных греко-персидских войн рассказом о скифском позоре того царя, который эти войны начал. Историк отправился по следам великого завоевателя: он любовался Понтом близ былой переправы персов из Азии в Европу и проследил судьбу горделивых лапидарных надписей Дария, посвященных этому событию. Он четко описал сложную речную систему притоков Гебра для того, чтобы читатель уяснил местонахождение тех 38 целебных источников Теара, где царь сделал первый длительный привал. Геродот объехал весь Понт, измерил свой тысячеверстный путь, добрался до отдаленной Меотиды, осмотрел и измерил развалины последнего лагеря Дария, интересовался местами, с которыми легенды связывали судьбу амазонок (Термодонт, Кремны), совершил сухопутное путешествие в глубь Земледельческой Скифии.

Геродот обращался к читателям, у которых не было географических карт. Постоянно чувствуя это, историк неуклонно стремится дать читателям широкое общее представление об интересующей его земле (весь бассейн Дуная, весь Понт, вся Скифия, весь путь к отдаленному Уралу), а затем детализирует общую картину, описывает реки как систему координат, вводит много точных измерений и определяет взаимное положение своих географических ориентиров. Геродот, очевидно, умел спрашивать и проверять полученные сведения — все его расстояния оказались очень точны, независимо от того, выражены ли они в днях конного пути или в днях плавания по реке, или же в суточном ходе морского корабля.