Германия в эпоху религиозного раскола. 1555–1648 - [8]

Иначе осмыслил рубежи X. Шиллинг. Он вообще усомнился в возможности говорить о первой фазе конфессионализации ранее 40-х гг. По его мнению, лишь к началу первых религиозных войн в Империи (Шмалькальденская война 1546–1547 гг.) созрели основы конфессионального общества, к тому же кальвинизм сумел укрепиться на немецкой почве не ранее 60-х гг. Для X. Шиллинга важным является вообще не столько жесткая хронологическая шкала, сколько анализ отдельных фаз в трех потоках конфессионализации: лютеранской, кальвинистской (или реформатской) и католической. Историк выделяет четыре этапа:

1. «Предконфессиональный», охватывавший примерно тридцатилетие от начала 40-х до 70-х гг. Он характеризуется укреплением позиций лютеранства и кальвинизма, а также приобретением католической церковью важной организационной основы в виде постановлений Тридентского собора. В это время новые конфессии уже успели пустить первые прочные корни в обществе.

2. Десятилетие до издания Формулы Согласия (1580). В его границах лютеранская церковь вырабатывает окончательное догматическое единство, кальвинизм укрепляет свою социальную базу (Нидерланды, Франция, земли Империи).

3. Этап 1580–1620 гг. — «пик конфессионализации», характеризовавшийся особенно сильным распространением кальвинизма (проблема т. н. «второй, или кальвинистской, Реформации»).

4. Завершающий этап конфессионализации, уходящий в глубь XVII столетия. Апогей религиозного противостояния сменяется компромиссом и окончательным социальнокультурным «созреванием» конфессий.

Хронология X. Шиллинга, по меньшей мере в своей фундаментальной части обязанная традиции Э. В. Цеедена и его учеников, была призвана наиболее полно отразить слишком сомнительный для многих его коллег цивилизационный подход к конфессионализации. X. Шиллинг настаивает не столько на жестком датировании рубежей, сколько на типологическом понимании самих фаз в смысле наличия именно четырех, сменявших друг друга этапов, свойственных всем трем развивавшимся вероисповеданиям. Поиск неких твердых отправных пунктов, по его мнению, только вредил бы картине «тотальной истории», где элементы старого и нового потенциально содержались на всех четырех этапах, образуя общее движение.

В любом случае, однако, 1555 г. не может пройти незамеченным в поисках новой периодизации. Он рассматривается подавляющим большинством историков либо окончанием первого (начального) этапа конфессионализации, либо ярчайшим проявлением самого процесса формирования конфессий (X. Шиллинг). В Аугсбурге закончилась прелюдия и были узаконены основные структуры конфессионального общества, прежде всего лютеранская церковь. Э. В. Цееден в узком смысле считает 1555 г. началом конфессиональной эпохи как таковой, хотя и не началом процесса собственно конфессионализации. В его глазах значение 1555 г. для Германии было важнее, нежели для остальной Европы. М. Хекель, оперируя прежде всего историкоправовым инструментарием, выдвигает статьи имперского соглашения бесспорной вехой, символизировавшей наступление новой эпохи в развитии имперского права и соответственно-сословного общества. Главной характерной чертой здесь выступала легитимация двух ведущих вероисповеданий, окончательно восторжествовавшая в Вестфальском мире.

Как будто менее дискуссионной представляется нижняя граница. Историки указывают на Пиетизм и Просвещение (конец XVII — первая половина XVIII в.) как на дальнейшее развитие наметившихся в XVI в. движений. Многие процессы этого времени питались или, во всяком случае, имели предтечей предшествующую конфессионализацию.

«Духовная взаимосвязь между Просвещением и христианством, причем конфессионально сегментированным христианством, по большей части сохранилась, — заключает X. Клютинг. — Это особенно характеризует Просвещение в Германии, которое с самого начала приобрело особенный акцент благодаря конфессиональному расколу страны и не утратило известную специфику под влиянием конфессий и теологии» [11. S.373].

Конечно, Вестфальский мир несколько бледнеет под подобным углом зрения, в чем-то теряет свое эпохальное значение, особенно если ориентироваться на парадигму конфессионализации, предложенную X. Шиллингом. Но в дискуссии вокруг хронологии даже сторонники самого «протяженного» толкования конфессионального времени по-прежнему указывают на 1648 г. как на важный рубеж немецкой истории. Позади оказались самые напряженные и насыщенные общественными потрясениями годы. Позади была молодость конфессий, борьба за жизненное пространство. Впереди — во второй половине XVII в. и в XVIII в. — проглядывало, хотя и смутно, угасание предшествовавших тенденций и прогрессирующая секуляризация общества. Тридцатилетняя война завершает эпоху социальной интеграции конфессий, «милитантного» противостояния церквей и вместе с тем решает одну из важнейших проблем — правовую легитимацию протестантизма в рамках имперских структур. Если институционалисты и структуралисты ищут в 1648 г. политико-правовой рубеж, то сторонники «тотальной» истории (X. Шиллинг) — прежде всего широкий социокультурный.

Впрочем, спор вокруг периодизации кажется не столь жарким и, видимо, сами его участники готовы придавать ему скорее второстепенную роль. Принципиально важным представляется новый взгляд на эпоху. Модель конфессионализации, представленная в виде широкого социального движения, сближает и связывает воедино отдельные фазы, до последнего времени считавшиеся прямо противоположными — Реформацию и Контрреформацию. И евангелическое движение, и католическое возрождение выступали в немецких землях лишь разными сторонами одной тенденции, уходившей корнями в позднее средневековье. В год заключения Аугсбургского мира были заложены первые основы конфессионального общества, общества, которому суждено было приспособиться к сосуществованию нескольких вероисповеданий в своей среде. От того, как протекало это сосуществование и адаптация, зависело будущее Германии. И тем оправданнее выглядит интерес к десятилетиям после 1555 г. как к решающему отрезку: именно тогда определялось это будущее.