Герман - [25]
– Рождественское пиво привезли?
– Пока нет.
Герман наконец разобрал, что там ползает по полу. Черепаха.
– Не бойся. Это Время. Стоять! – завопил Бутыля, но черепаха продолжала свой путь и уползла под комод.
Бутыля вздохнул и осушил еще одну бутылку. Угол за его спиной был плотно затянут паутиной. Она натянулась как страховочная сетка в цирке, но Бутылю не уберегла, его сальто-мортале кончилось падением задолго до появления страховки.
Герман подошел ближе и внимательно рассмотрел голову Бутыли. Волосы теснились на ней, густые, как щетка, и крепкие, как шпагат.
– Ты пьешь много пива, – сказал Герман.
Бутыля серьезно кивнул:
– Иду на мировую рекорду. Если с пивом перебоев не случившись.
Он открыл новую бутылку и выдул ее залпом. Герману показалось, что волосы Бутыли немедленно прибавили в длине. Черепаха на миг высунула голову и тотчас спрятала ее. Бутыля смачно рыгнул.
– Со мной снежная слепота, – сказал он. – Не могу зимой на улицу посещать.
– Давай я тебе за пивом сбегаю, – быстро предложил Герман.
Бутыля широко улыбнулся беззубым ртом.
– Ай да Малой, ай да молодца! Уделаем мировую рекорду! Не забудь салату. Время кормить.
Герман получил денег две бумажки и припустил в магазин Якобсена-младшего.
Магазин уже закрывался, мама ушла домой, а Якобсен-младший снял кассу и пересчитывал деньги пальцами в зеленых напальчниках.
Герман положил деньги на прилавок.
– Салат и пиво, я спешу, – сказал он.
Якобсен-младший посмотрел на него подозрительно и для начала расставил по порядку авторучки в кармане. Потом сказал:
– Для кого?
– Для Бутыли, и очень срочно. Он идет на мировой рекорд.
Якобсен-младший театрально закатил глаза, а в этом деле с ним никто не сравнится, кажется, еще чуть-чуть – и глаза у него выскользнут из-под век и устремятся в небеса. Потом он, не глядя, засунул бутылки в пакет и положил сверху пучок вялого салата. Герман обнял пакет двумя руками, но этот Якобсен-младший и не подумал открыть ему дверь, он снова погрузился в пересчет денег.
– Скажи ему, что сдачу я придержал. В счет старых и новых долгов.
Герман исхитрился и открыл дверь ногой.
– Бутыля для тебя неподходящая компания. Держись от него подальше, Герман.
– Сам держись подальше от мамы! – крикнул Герман и грохнул за собой дверью.
В подъезде он для начала вынул две бутылки и спрятал под лестницей, а потом уже потащил пакет Бутыле.
Тот ждал его с открывашкой наготове и с ходу выдул три бутылки. Потом пасанул салат к комоду.
– Время, харч!
Пока суд да дело, Герман рассматривал фотографии на стене. Их две. На одной, большой, – король Хокон. У него волос тоже не так чтобы в избытке, но он наверняка пива не пьет. На второй – женщина в огромной шляпе и с розой в зубах, но кроме шляпы на ней ничего нет.
– Это бельгийская принцесса? – спросил Герман.
Бутыля отставил пустую бутылку, уголки рта печально опустились, нарисовав под носом надломленную дугу.
– Очень можно быть, – промямлил он в небритую щетину. – Таки натурально бельгийская принцесса.
С этими словами Бутыля погасил лампу и откинулся в кресле головой под паутину. Герман на цыпочках подкрался к нему, взял открывашку и попятился к двери. Сунул на лестнице свои бутылки в карманы, вгляделся в горизонт: путь свободен. Перебежал улицу, заскочил в ближайший садик, перелез через решетку и сел под деревом на спуске к железнодорожным рельсам.
Герман открыл первую бутылку и сделал глоток; пузырьки шибанули в нос, в голову, в глаза и струей ударили наружу. На вкус хуже, чем шампиньоновый суп с рыбьим жиром, но так небось и задумано. Он сделал еще малюсенький глоточек; на этот раз дело пошло лучше, горькую жижу удалось проглотить. Глаза жгло, живот протяжно скрипел и шипел. Ладно, не так уж это и страшно; Герман снова отпил, подержал пиво во рту и проглотил. Быстро встал и еще быстрее плюхнулся обратно.
Мимо пронесся поезд, но Герман едва различал усталые лица за окнами вагонов. На сумерки с неба давила темнота, Фрогнерская церковь слилась с аллеей Бюгдёй, фьорд покрылся белыми бодливыми барашками, бодались они неустанно. Банан на крыше офиса бананового короля Маттиесена был похож на луну без кожуры. Где-то у Дюнского маяка завыл грузовой теплоход.
С этой бутылкой Герман разделался довольно быстро. Последний глоток застрял было во рту, но Герман все-таки втянул его в себя. Выждал немного, следя, как загораются в городе огни и ветер треплет банан Маттиесена, потом стряхнул шапку и стал ощупывать голову. Вроде все по-старому. Так он дошел до лысого пятна и отдернул руку, точно обжегшись. Нужна вторая бутылка, немедленно. Сказано – сделано. Вторую бутылку Герман вылил на голову и тщательно втер пиво в волосы, потом натянул шапку и стал ждать. Он ждал, пока мимо не прошел последний поезд; в нем уже не было лиц, а только пустые окна и черные трепещущие занавески. Тогда Герман встал и полез через ограду. В голове творилось что-то странное. В конце концов он рухнул на снег по другую сторону ограды.
Раз уж я лежу на снегу, подумал Герман, надо нарисовать ангела, и стал махать руками. Покончив с этим делом, он встал на четвереньки, долго тыркался в разные стороны, но все же нашел улицу. Держась за столб, поднялся на ноги (не зря его учили в школе гимнастике), но тем временем кто-то перевернул двор вверх тормашками. Как краб-шатун, доковылял Герман до другого берега улицы, дотыкался до нужного подъезда, вошел и вцепился в перила. В голове и в животе бушевал смерч, а ступеньки, как назло, были отвесные и страшно высокие. Надо отдохнуть, решил Герман и сел.
