Герцоги республики в эпоху переводов - [28]

Но было бы преувеличением считать, что только кризис социальных наук и упадок интеллектуалов ответственны за позитивистский ренессанс. И кризис интеллектуалов, и кризис социальных наук являются проявлениями глубокого внутреннего перерождения привычных представлений о мире. Можно предположить, что грядущие перемены потребуют новых форм взаимодействия мыслителя и общества и сделают ненужным дискурс социальных наук. Но трудно поверить в то, что социальным наукам удастся переждать вихрь перемен в развалинах позитивизма.

Политика объективности

Новаторы неразрывно связали свой проект с представлениями о познании, создавшими им значительные трудности, несмотря на большой запас ярких идей и тонких наблюдений, которыми так богаты их работы. Такими представлениями являются, например, требование научной объективности и отказ от рассуждений, не связанных непосредственно с профессиональной компетентностью. Однако удается ли новаторам, в отличие от их многочисленных предшественников, избежать благодаря этим запретам влияния на научные рассуждения, например, политических пристрастий?

Нелегкая задача отстоять «чистую науку» особенно трудна во Франции, где, по словам Люка Болтански, «социальные науки и интеллектуальная жизнь неотделимы от политики». В дискурсе новаторов трудно не заметить очевидное противоречие между идеалом научной аскезы и настоятельной потребностью объяснять судьбу того или иного течения, причины возникновения академических альянсов или источники интеллектуальных разногласий политическим выбором (демарш, естественность которого трудно оспаривать при других методологических ориентирах).

«Мы постоянно блокированы тем, что нас принимали за выходцев из противоположного политического лагеря. В результате это привело к маргинализации»,

— считает Лоран Тевено.

Политический контекст оказывается необходим для понимания интеллектуальной программы и интеллектуальных истоков даже таких фигур, как Фуко, Делез, Серр.

«Фуко, Делез, Бурдье, Серр — все они были студентами Эколь Нормаль в 50-е годы, и все они были против группы коммунистов-сталинистов, которая тогда доминировала в Эколь. Они не хотели к ней принадлежать. Целью Фуко, Делеза, Серра было не стать коммунистическими марксистами, уничтожить персонализм как христианское влияние и объединить философию и точные науки. Они были сциентистами. И они сделали 60–70-е годы»,

— говорит Люк Болтански.

Связь политического и интеллектуального выбора проступает наиболее отчетливо при взгляде на самое «объективное» из всех новаторских направлений — аналитическую философию, чье «символическое», а точнее — политическое звучание во французском контексте оказывается важным аспектом ее привлекательности. Как мы видели, обращение к американской традиции является значимой составляющей идентичности всех новаторских течений, причем эта традиция, и в частности, аналитическая философия и эмпиризм, рассматривается как гарант «деидеологизации» и оздоровления французской интеллектуальной жизни, как надежда на возрождение объективности. Тем не менее распространение во Франции аналитической философии весьма непосредственно объясняется самими аналитическими философами потребностью политического самовыражения и самоопределения.

«Проблемы с философией и с социологией начались после войны, когда некоторые французы — представители социальных наук — почувствовали себя порабощенными англосаксонским империализмом. Этот последний считался носителем либеральных ценностей правой мысли: ведь тогда можно было быть либо марксистом, либо реакционером в смысле немецкой философии. Попытки распространить аналитическую философию во Франции были связаны с социал-демократией, которая была уничтожена во Франции как политическое поле. Я был рожден социал-демократом и антибольшевиком, и для таких, как я, не было места… А некоторые формы аналитической философии естественно связаны с социал-демократией… Хотя здесь нет никакой внутренней связи, просто некоторые французские аналитические философы были социал-демократами, и некоторые их наследники в XX в. тоже были социал-демократа-ми. Но они были элиминированы, дискредитированы и маргинализированы»,

— рассказывает Даниэль Андлер.

Итак, принадлежность к социал-демократии напрямую связывается с «некоторыми формами аналитической философии», которая, избрав логику своим языком и сделав познание объективной реальности главным предметом изучения, претендует на сугубую объективность своего метода. Правда, философ обрывает себя на полуслове и стремится исправиться, понимая, что такое признание прямо противоречит основополагающим претензиям его школы. Однако потребность прочитать историю аналитической философии во Франции сквозь призму политики оказывается настолько непреодолимой, что позже в интервью он вновь возвращается к этому противоречию:

«Англосаксонский мир был здесь не в чести. Его рассматривали как мир американо-немецких тоталитарных правых, а левые были против американцев. Когда падение коммунизма стало фактом общественного сознания, для французских интеллектуалов снова открылась возможность интересоваться английской и американской философией… Хотя это тоже недостаточное объяснение, потому что если смотреть, кто ввел аналитическую философию во Франции — например, Бувре, — то они были социал-демократами, антибольшевиками, и поэтому они сохраняли за собой право интересоваться этим направлением».