Герцог - [35]
— Хочешь ты позаботиться о собственном ребенке или нет? — сказал Сандор.
— Конечно, хочу. Хотя ты сам говорил на днях, что лучше мне ее забыть и что она вырастет чужим человеком.
— Правильно. Она уже в следующий раз тебя не узнает.
Это ты про своих так думай, а на мою девочку пошла благородная глина. Уж она-то меня не забудет. — Я не верю этому, — сказал Герцог.
— Как адвокат я взял обязательство перед ребенком. Я должен защищать ее интересы.
— Ты? У нее есть отец.
— Ты можешь спятить. Умереть, наконец.
— Мади тоже может умереть. Почему бы на нее не выписать страховку?
— Так она тебе и даст. Это не женское дело. Это мужское дело.
— Не в нашем случае. Маделин разворачивается вполне по-мужски. Как она все провернула, чтобы оставить себе ребенка, а меня выпереть на улицу. — Она думает, что может быть одновременно матерью и отцом. Ее страховку я буду оплачивать.
Вдруг Сандор стал кричать:
— Мне насрать на нее! Мне насрать на тебя! Я волнуюсь из-за ребенка!
— Да почему ты решил, что я умру первым?
— Говори потом, что ты любишь эту женщину, — сказал Сандор, сбавляя тон. Очевидно, вспомнил про свое опасное давление. Сдерживающее усилие выдали бледные глаза, губы и ставший рябым подбородок. Он сказал еще ровнее: — Я бы сам застраховался, да врачи не дают. Приятно, знаешь, окочуриться и оставить Би богатой вдовой. Я бы хотел.
— Чтобы она поехала в Майами и покрасила волосы.
— Правильно. А то и я в ящике кисну, и она тут жмется с деньгами. Мне для нее не жалко.
— Ладно, Сандор, — сказал Герцог, желая кончить разговор. — Сейчас у меня просто нет настроения готовиться к смерти.
— Это что за диво такое — твоя гребаная смерть? — кричал Сандор. Он весь подобрался. Стоявший почти вплотную к нему Герцог даже заробел от такой истошности и опустил широко открытые глаза на лицо своего хозяина. Оно было резко очерченное, по-грубому красивое. Топорщились усики, в глазах стыл пронзительно-зеленый, млечный яд, кривились губы. — Я выхожу из дела! — возобновил он крик.
— Что с тобой происходит? — сказал Герцог. — Где Беатрис? Беатрис!
Но миссис Химмельштайн только плотнее закрыла дверь спальни.
— Она тебе найдет таких стряпчих — они тебе настряпают кое-чего.
— Перестань, ради Бога, кричать!
— Тебя прикончат.
— Прекрати. Сандор.
— Обдерут как липку. Живьем освежуют.
Герцог зажал уши.
— Я больше не могу.
— Кишки завяжут узлом. Ублюдок. Поставят счетчик на нос и будут брать за вдох и выдох. Тебя запечатают спереди и сзади. Вот тогда ты вспомнишь про смерть. Вот тогда ты ее поторопишь. Тебе гроб милее гоночной машины глянется.
— Но я же не бросал Маделин.
— Я сам такое проделывал, знаю.
— Что плохого я ей сделал?
— Суду начхать. Ты читал бумаги, которые подписывал?
— Нет, я тебе доверяю.
— Тебе швырнут Библию в морду. Она же мать. Женщина. Тебя сотрут в порошок.
— Но я ни в чем не виноват.
— Она тебя ненавидит.
Сандор уже не вопил. Перешел на обычную громкость. — Господи Боже! Ты ничего не смыслишь, — сказал он. — И это образованный человек! Слава Богу, моему старику не на что было послать меня в университет. Я работал в магазине Дейвиса и ходил в школу Джона Маршалла. Образование! Смех один. Ты не знаешь, что происходит вокруг.
Герцог был сломлен. Он пошел на попятный.
— Хорошо, — сказал он.
— Что — хорошо?
— Я застрахую свою жизнь.
— Не из любезности ко мне!
— Не из любезности…
— Там рвут большой кусок — четыреста восемнадцать долларов.
— Деньги я найду.
Сандор сказал: — Хорошо, мой мальчик. Наконец умнеешь. Теперь завтрак, я сварю овсянку. — И в пестро-зеленой своей пижаме он направил на кухню свои длинные босые ноги. Еще в коридоре Герцог услышал его вопль над раковиной: — Ты погляди, какую срань развели! Ни кастрюли — ни чашки — ни ложки чистой! Вонь, как из помойки! В отхожее место превратили! — Ошалело вылетел тучный, в плешинах, старый пес, стуча когтями по кафелю — клак-клак, клак-клак. — Мотовки, суки! — поминал своих женщин Сандор. — Мандовошки! Только бы задом крутить в одежной лавке и обжиматься в кустах! А дома нажраться пирожных и валить всю грязь в мойку. Теперь спроси — откуда прыщи.
— Спокойнее, Сандор.
— Как будто я много требую! Заслуженный ветеран, инвалид, носится по этажам Сити-холла, мотается по судам — да еще на 26-ю успей и на Калифорнийскую сбегай. Для них же! Знают они, как надо подсуетиться, чтобы иметь хоть какую работу? — Сандор запустил руки в раковину. Яичную скорлупу и апельсиновые корки он швырял в угол, к мусорному ведру, загаженному кофейной гущей. Работа привела его в исступление, и он стал бить посуду. Длинными пальцами горбуна он выхватывал липкую от сахара тарелку и вдохновенно бил ее об стену. Смахнув на пол сушилку и мыльный порошок, он яростно зарыдал. Он злился еще на себя — что так распускается. Раззявленный рот, зубы торчком. Клочкастая шерсть на изуродованной груди. — Мозес, они меня убивают. Убивают своего отца.
В своих комнатах чутко залегли дочери. Малолетний Шелдон ушел с отрядом на разведку в Джексон-парк. Беатрис не появилась.
