Герцог - [124]

Вот так, Мермельштайн. Ступай и больше не греши. И, возможно, застеснявшись, что вдруг сорвался в диатрибу, Герцог поднялся с матраца (солнце уже ушло) и спустился вниз. Он поел хлеба с холодными печеными бобами в виде сандвича, потом вынес наружу гамак и пару складных стульев.

Так началась его последняя эпистолярная неделя. Он бродил по своим лесистым и холмистым двадцати акрам и сочинял послания, оставшиеся неотправленными. Он еще не созрел для того, чтобы сесть на велосипед и поехать на почту и в поселке отвечать на вопросы о миссис Герцог и крошке Джун. Ему было хорошо известно, что дикие подробности скандала в его семействе через параллельные трубки стали общим достоянием и дали обильную пищу воображению людевилльцев. Сам он не сдерживался по телефону, было не до того. А Маделин с высоты своего величия плевала, что деревня подслушивает. В конце концов, это она его бросала. И пятно оставалось не на ней.

Дорогая Маделин! Ты редкостное существо. Ей-ей! Создаст же Господь такое! Пообедав в ресторане, она гляделась в лезвие ножа, мажа губы помадой. Он с восторгом вспомнил это сейчас. Что касается тебя, Герсбах, то Маделин в твоем полном распоряжении. Радуйся и наслаждайся. Только меня ты через нее уже не достанешь. Ты, я знаю, искал меня в ее плоти. Так меня там больше нет.

Уважаемые господа! Размеры и численность крыс в Панама-Сити, где я был проездом, буквально потрясли меня. Я видел, как одна грелась на солнце у бассейна. Другая глядела с панельной обшивки в ресторане, как я пью компот. Дальше, целая компания крыс сновала взад-вперед по электрическому проводу, свисавшему с банановой пальмы, где они подкреплялись. Я насчитал пробежек двадцать — и ни одного столкновения. Предлагаю давать им вместо отравы противозачаточные препараты. Яды неэффективны (мальтузианцы правы: незначительное сокращение популяции чревато бурным воспроизведением). Между тем использование противозачаточных средств через несколько лет решит у вас крысиную проблему.

Уважаемый герр Ницше… Глубокоуважаемый сэр! Позвольте задать вопрос с места. Вы говорите о способности дионисийского духа перенести зрелище Ужасного, Дурного, позволить себе роскошь Разрушения, лицезреть Распад, Мерзость, Зло. Все это по плечу дионисийскому духу, поскольку у него такая же способность к выживанию, как у самой Природы. Должен признаться, иные из этих выражений звучат очень по-немецки. «Роскошь Разрушения», к примеру, откровенно вагнеровская фраза, а мне известно, каким презрением Вы еще будете обливать немощь вагнеровского идиотизма и выспренности. На сегодняшний день мы достаточно навидались разрушений, чтобы основательно проверить способности дионисийского духа, — и где же те герои, что выжили после них? В Беркширах я один на самой природой и имею шанс разобраться. Я лежу в гамаке, уперев подбородок в грудь, сплетя пальцы рук, в моей голове теснятся мысли — встревоженные, это верно, но еще и веселые, а вы, я знаю, цените веселость, истинную веселость, не показную жизнерадостность эпикурейцев и не расчетливую бодрость сломленных горем. Я знаю также, что глубокую боль, тлеющую медленно, как сырое дерево. Вы считаете облагораживающей, и тут у нас отчасти взаимопонимание. Но чтобы получить это высшее образование, необходимо выжить. Нужно пережить боль. Герцог! Перестань задирать и дразнить великих. Нет, я восхищаюсь Вами, герр Ницше, правда. Разделяю Ваши чувства. Вы хотите научить нас жить с пустотой. Не морочить себя кротостью, верой, человечьими соображениями заурядного разбора, но с небывалым свирепством и упорством вгрызаться вопросами в зло, прогрызать его насквозь, кусать воздух вблизи него, не приемля малодушного покоя. Гвоздить самыми главными, самыми пронзительными вопросами. Браковать человечество как таковое, отметать этот заурядный, расчетливый, жульнический, вонючий, неразвитый, осоловелый сброд, и не только рабочую скотинку, но в первую голову «образованных» скотов с их книгами, концертами и лекциями, с их либерализмом и романтической театральщиной «любви» и «страсти»: все это заслуживает смерти — и да умрет. О’кей. Но Ваши-то экстремисты должны выжить. Без выживания нет Amor Fati[250]. Ваши имморалисты, как все, едят мясо. Ездят на автобусе. Правда, их чаще других укачивает. Человечество живет в основном извращенными идеями. В извращенном виде Ваши идеи ничуть не лучше христианства, которое Вы предаете проклятью. Философ, если он хочет сохранить связь с человечеством, должен заблаговременно извратить свою собственную систему, дабы видеть ее реальные черты через несколько десятилетий. Приветствую Вас с этого края травкой окрашенного скоротечного света и желаю Вам счастья, где бы Вы ни обретались. Ваш, под покровом Майи, М. Е. Г.

Уважаемый д-р Моргенфру! Недавно умер. Напомни о себе человеку. Вам пишет Герцог Мозес Е. Мы с Вами играли на бильярде в Мадисоне, штат Висконсин. Еще подскажи. Потом явился Уилли Хопп показать класс. Все три шара безропотно слушались бильярдного маэстро: он пошепчет что-то, чуть тронет их кием, и они то отпрянут друг от друга, то чмокнутся. И бурно зааплодирует, во всю силу легких выкрикнув «браво», лысый, с чутким смешливым носом, по-заграничному обаятельный старик Моргенфру. Он играл на пианино и разливался ручьем. Хелен получше его играла Шумана, но она так не выкладывалась. Она хмурила брови, словно играла с огнем, ей, впрочем, подвластным. А Моргенфру, в шубе присев к роялю, сразу начинал постанывать. Потом подпевал и наконец заливался слезами — музыка его сминала. Замечательный был старик, немного плут, но кто, скажите, без греха?