Герцог - [123]

Своими толстыми щеками он вылитый Гиббон. Стоящая работа. На меня произвел глубочайшее впечатление раздел «Милленаризм и паранойя». Нельзя не видеть, что современные государственные образования сильно отдают этим психозом. На сей счет некто Банович написал безобразную и сумасшедшую книгу. Вполне бесчеловечную, полную гнусных параноических допущений — вроде того, что толпа по сути своей людоедское племя, что стоящие люди таят угрозу для сидящих, что открытые в улыбке зубы суть оружие голода, что тиран алчет зрелища трупов (не оттого ли, что они съедобны). Хотя сущая правда, что производство трупов стало самым впечатляющим достижением современных диктаторов и их приспешников (Гитлер, Сталин и т. д.). Герцог специально пустил этот пробный шар: посмотреть, не грешит ли Мермельштайн сталинизмом. А вообще этот самый Шапиро отчасти оригинал, и я беру его как крайний случай. Мы все обожаем крайности и апокалипсисы — пожары, утопления, удушения и прочее. Чем больше жиреют наши терпимые, благонравные, ручные средние слои, тем настоятельнее требуется радикальная встряска. Получается, что терпимая, сдержанная трезвость и взвешенность абсолютно не привлекают. А как они нужны сейчас! («Собака тонет, а ей предлагают стакан воды», — с горечью говаривал папа.) Как бы то ни было, прочти Вы ту мою главу об апокалипсисе и романтизме, Вам в более правильном свете увиделся бы обожаемый Вами русский — Извольский? — которому души монад представляются легионами проклятых, измельченными до атомов и развеянными, — пыльным смерчем в аду; который предостерегает, что Люцифер возьмет под свое крыло сборное человечество, утратившее духовную крепость и самостоятельность. Я не отрицаю, что в том или ином отношении это верно, но меня тревожит, как бы эти идеи — именно в силу их правдоподобия — не загнали нас в те же затхлые церкви и синагоги. Меня несколько озадачили заимствования и ссылки методом «налета», как я это называю: серьезные убеждения других писателей для Вас просто метафоры. Мне, например, понравился раздел «Интерпретации Страдания», как и другой раздел — «На пути к теории Скуки». Вот образчик прекрасного исследования! Но по зрелом размышлении я решил, что с Кьеркегором Вы обошлись весьма легкомысленно. Рискну утверждать, что, по Кьеркегору, истина более не имеет над нами силы и мучительное страдание и горести призваны заново наставить нас в ней, вечные муки ада обретут реальность, покуда человечество еще раз не возьмется за ум. А я так не считаю, не говоря уже о том, что меня тошнит, когда подобные убеждения высказывают благополучные, безбедные люди, для которых кризис, отчуждение, апокалипсис и отчаяние только род увлечения. Мы должны выбросить из головы, что живем в обреченное время, что ожидаем конца — и что там еще болтают в модных журналах. И без этих страшненьких игр все достаточно мрачно. Стращать друг друга — с моральной точки зрения недостойное занятие. А главное, защита и прославление страдания уводят нас совсем не туда, куда нужно, и те, кто еще верит в цивилизацию, не должны этому поддаваться. Нужно иметь силы обратить страдание на пользу, раскаяться, просветиться, нужно располагать такой возможностью — и временем, коли на то пошло. У людей религиозных в любви к страданию выражается благодарность за жизненный опыт, за возможность испытать зло и претворить его в добро. Они верят в то, что духовный, цикл может и должен совершиться на человеческом веку и человек так или иначе извлечет пользу из страдания хотя бы и в последние минуты жизни, когда милосердие Божье вознаградит его, явив истину, и он умрет преображенным. Но это особая статья. Гораздо чаще страдание ломает людей, сокрушает их, и ничего просветляющего, в этом нет. На Ваших глазах люди страшно гибнут от страданий, мучаясь к тому же утратой своей человечности, отчего смерть представляет уже совсем полный крах, а Вы пишете о «современных формах орфизма», о «людях, которые не боятся страдать», ведете другие застольные разговоры. Почему не сказать просто, что люди с богатым воображением, способные сильно грезить и творить изумительные, самодовлеющие вымыслы, подчас страдают сознательно, ибо в этом их блаженство, как другие колют себя булавкой, убеждаясь, что не спят. Я знаю, что мое страдание, если позволительно об этом сказать, зачастую было в этом роде — попыткой раздвинуть жизнь, порывом к истинному бодрствованию, противоядием от иллюзорного, и потому нет у меня морального доверия ко всему этому. Я хочу открыть свое сердце, не подвизаясь более в страдании. И для этого не нужны ни доктрина, ни теология страдания. Мы слишком возлюбили апокалипсисы, и кризисную этику, и броский экстремизм с его волнующим словарем. Нет, увольте! Я хлебнул столько уродства, что больше не надо. Мы подошли к такому рубежу в истории человечества, когда об иных личностях можно спросить: «Что сие представляет собой?» И хватит с меня — хватит! Я всего-навсего человек — более или менее. С этим «более или менее» я и хочу оставить Вас. Предоставляю Вам разобраться со мной. Вы питаете пристрастие к метафорам. Ваша работа, во всем остальном замечательная, испорчена ими. Убежден, что Вы меня загоните в какую-нибудь роскошную метафору. Только не забудьте сказать, что я никогда и никого не стану соблазнять страданием и не призову Ад, дабы сделать нас серьезными и правильными. Я даже полагаю, что у человека развился изысканный вкус к боли. Впрочем, это уже другой и долгий разговор.