Геракл - [2]

Ну, чего уставился? — чудище отверзло рот, обдав юношу запахом жареного лука и тлена. — Чего надобно?

Говорило чудище, по крайней мере, на почти человеческом языке, а пришептывание и отсутствие некоторых звуков Фионил простил — сковавший его поначалу ужас потихоньку отпускал.

Однако Фионил подхватился на ноги и, рискуя протаранить старуху, колыхавшуюся дряблыми телесами прямо перед ним, сделал движение сбежать.

И уже его правая нога зависла в воздухе, а в левой пятке отозвалось жжение быстрого бега, как, словно видение, позади старой карги вырос цветок. Пахнуло свежестью и прохладой.

В первое мгновение Фионил не мог бы сказать, красива или нет появившаяся из хижины девушка. А второго мгновения попросту не было. Сердце екнуло: «Вот она! Вот то, что обещал мой ночной сон!» — и Фионил теперь твердо знал, что он всегда и везде состоит из двух половинок. Но эта, доселе неведомая ему половинка, не в пример ему прекраснее и божественней.

Сладостная, — открыл юноша рот, — действительно ли существуешь, или это солнце напекло мою непокрытую голову? И ты призрак моей души?

Девушка хихикнула, прикрыв розовой ладошкой пунцовые губы.

Какой ты смешной! А я так вижу тебя каждое утро, когда ты будишь нас своим ослиным ревом!

Но скажи она, что Фионил — и сам осел, юноша точно так же не заметил бы оскорбления. Он смотрел очарованный, а рука непроизвольно тянулась коснуться руки девушки, пощупать грубое полотно ее одеяния, казавшееся на стройном стане дороже заморских шелков.

Кто ты, любовь моя? — Фионил, не замечая, до боли сжал узкую кисть девушки в своей лапище.

Я — Физба, дочь вдовы горшечника, слон ты эдакий, — поморщилась девушка, выдернув покрасневшую руку. — Но как звать тебя? — ресницы взметнулись, открыв ясный и прямой взор карих глаз.

Я — Фионил, водонос. И как жаль, что, просыпаясь от моего крика, ты ни разу до сего дня не явилась мне на пути! — голос юноши дрожал от неприкрытой обиды.

Подумать только, сколько потрачено впустую дней, месяцев, лет. Прожитые без Физбы годы вдруг показались пустыми и тусклыми. Фионил позабыл детские радости и юношеские грезы, когда он, счастливый, распластавшись на нагретом солнцем камне, грезил и мечтал о чем-то, чему нет названия, но от чего радостно трепещет сердце, а душа наполняется покоем. Теперь у Фионила не было ни сердца, ни души, а только жалкая телесная оболочка, стремящаяся к стоящему против солнца созданию.

Между тем день улыбнулся еще шире. Осклабился. Опережая полуденный зной, горожане заспешили по своим неотложным делам-делишкам. То двое, то поодиночке, прохожие останавливались, пялясь на странную троицу. Некоторые подхихикивали, тыча пальцами в окаменевшего мальчишку-водоноса, вцепившегося в хорошенькую дочку горшечника. Но вот в толпе пронесся утренним бризом шепоток, потом недовольный говор перерос в возбужденные выкрики.

Колдунья! Колдунья! — запела и отшатнулась толпа. Фионил на секунду пришел в себя, с удивлением оглядывая летний день в знакомом до пустячного тупичка городке. Юноше показалось на мгновение, что что-то, мутно прозрачное, застит глаза, но в следующее мгновение зрение вернулось.

Но не было ни прохожих, ни солнца в пронзительной синеве, ни покосившегося домишки. Лишь Физба теперь уже добровольно сжимала его руку. Они стояли одни на высоком утесе, далеко выдававшемся в море, крепко обнимая друг друга. Море сизой пластиной вставало вертикально огромными волнами. Фионил чувствовал на своем лице соленые брызги. Подол одеяния девушки промок насквозь, и Фионил чувствовал, как дрожит от холода ее зябнущее тело. К реву волн и дальним неразборчивым крикам позади примешивалось еще что- то. Какой-то неясный звук, происхождение которого Фионил никак не мог разобрать.

«Да это же у меня зубы стучат!» — изумился юноша, тщетно пытаясь удержать пляшущие челюсти.

Физба внезапно бросилась юноше на грудь и, прильнув, судорожно зарыдала. Фионил не знал, не любил женских слез. Он удивленно обеими ладонями приподнял голову подруги, развернул лицо девушки к себе, пытаясь невнятным шепотом и поцелуями остановить соленый-соленый поток.

Что? — попытался расслышать Фионил жалобный лепет, неслышимо срывавшийся с обметанных губ.

Боги оставили нас! Мы погибнем, мы все погибнем! — как безумная, шептала девушка, сотрясаясь в рыданиях. — Мы прогневали Великий Олимп, и нет нам пощады от мести богов! — внезапно слабый шепот обрел силу, и Физба, выскользнув из объятий Фионила, ринулась в зловещую бездну.

Лишь мгновение черным пламенем трепетали ее черные кудри, море заглотало беззвучную жертву и вдруг расстелилось до горизонта лазурной простыней. Еще мгновение назад верещала на разные злобные голоса буря, еще миг назад рваные клочья туч гончими псами неслись над головой, и лишь одинокий зловеще багряный луч сиял в зените, словно око вампира, жаждущего крови. И вот природа с улыбкой взирает на мокрую фигуру на вершине утеса. Фионил содрогнулся — его шаг к бездне был позади.

Неправда, что предатели живут припеваючи. Нет, легче не жить, чем ежесекундно чувствовать, как что- то жаркое и острое с ядовитым клинком впивается тебе в грудь и, медленно проворачиваясь, жалит в сердце. Фионил бросился на мокрый камень и зарыдал, сотрясаясь в рычании. То не был голос человека, так стонет и мечется раненый тигр, пытаясь вырвать из пробитого бока копье охотника. Так желтоглазая пума мечется по узкой теснине, в азарте погони далеко обставившая преследователей и теперь ими же брошенная в безысходности.