Георгий Скорина - [92]

– Что же помешало вам?

– Однажды я отправился в соседнюю деревню к больному крестьянину. Вернувшись, я нашел наш домик пустым. Дверь была распахнута, окна выбиты, на полу валялись обломки приборов. Ящики, в которых хранились рукописи, взломаны и опустошены. Нетрудно было понять, что произошло. Добрые люди посоветовали мне покинуть город как можно быстрей.

На следующий день моего друга предали сожжению. Я был там и видел все. Я не мог уйти, не взглянув на него в последний раз. Три костра были сооружены на площадке. На двух крайних сжигали каких-то простолюдинов, обвиненных в колдовстве. Когда средний костер разгорелся, монах-доминиканец бросил в огонь груду бумаг. Это были рукописи ученого. Он наклонился и поглядел на них, потом поднял голову и улыбнулся. Я понял значение этой улыбки. «Жалкие глупцы, – говорила она, – вы думаете, что, сжигая бумаги, вы уничтожаете мою мысль… А между тем десятки других ученых в разных концах земли думают о том же, о чем думал я…»

…Языки пламени уже лизали его колени, а он все улыбался спокойной и мудрой улыбкой. Потом клубы дыма закрыли его лицо, монахи запели «Dies irae»,[47] и в воздухе разнесся запах горящего тела. До сих пор меня преследует этот запах… Больше мне нечего было делать в этом городе. Я ушел ночью, переодевшись в платье крестьянина. И вот я перед вами, маэстро.

Георгий умолк и отер крупные капли пота со лба.

– Успокой, господи, душу этого человека. – Старик перекрестился. – Удивительно все же, что я никогда не слыхал об этом враче. Мне известны опыты Джиованни Виго в Риме, Марко Антонио делла Торре и Леонардо да Винчи в Павии, но я не знал ни одного выдающегося медика в Виченце. Как имя вашего учителя, мессере?

– Его звали… – Георгий смотрел прямо в глаза профессора Мусатти. – Его звали Федериго Гварони.

– Гварони? – Мусаттк вскочил, прижимая руки к груди. – Не ослышался ли я? Вы сказали… Федериго Гварони?

– Да, это было его имя.

Мусатти медленно отошел к окну.

– Я знал этого человека.

– Мне это известно, маэстро, – просто ответил Георгий.

Мусатти резко повернулся, пристально поглядев на собеседника.

– Он вам говорил обо мне? Тогда зачем же вы пришли сюда? Что мог он сказать вам?..

– Он говорил мне, – перебил взволнованного старика Георгий, – что если я, волею судеб, останусь один, то только в вас найду истинного учителя. Он говорил, что вы очень одиноки и что ему жаль вас…

На лице Таддэо появилось жалкое, растерянное выражение. В глазах его показались слезы, губы задрожали. Он подошел к распятию и упал на колени.

Георгий молча следил за ним.

Мусатти шептал:

– О, Федериго. Я знал, кем ты можешь стать, и я изгнал тебя… Ты погиб, и труды твои остались безвестными… На мне этот грех… Mea culpa… Mea culpa.[48]

Глава II

Все, кто близко знал маэстро Таддэо, изумлялись происшедшей в нем внезапной перемене. Так после бурного ливня преображаются иссушенные зноем колосья. Старик помолодел, выпрямился, в его глазах зажегся задорный огонек. Теперь он редко ворчал и раздражался, и однажды Анжелика, явившаяся с обычным ежемесячным отчетом, услышала, что маэстро занят и не имеет времени заниматься разной чепухой вроде проверки счетов…

Мусатти проводил с Георгием большую часть дня, иногда они засиживались далеко за полночь. Уже три месяца прошло с того утра, когда Скорина впервые вошел в дом старого ученого. Приступив к занятиям, Мусатти скоро убедился, что перед ним не начинающий, неопытный юноша, а зрелый ученый муж, обладающий обширными знаниями и острым, пытливым умом. Маэстро не сомневался, что понадобится всего несколько месяцев, чтобы подготовить Георгия к экзамену на высшую ученую степень – доктора медицины.

«Сам бог послал мне этого юношу, – говорил себе маэстро, – разве не чудо, что он оказался звеном между мной и несчастным Федериго?.. Вот случай искупить то, в чем упрекала меня совесть. Я помогу ему стать великим ученым, и он прославит мое имя, как прославил гениальный Ланфранко имя своего учителя Салицетти. И быть может, мне суждено с его помощью украсить последние дни жизни новыми открытиями…»

С каждым днем старик все больше и больше привязывался к своему новому ученику. Занятия происходили то в подземелье, специально оборудованном для анатомических опытов, то в большой комнате, которую Мусатти отвел для Скорины. Как-то Георгий выразил желание послушать лекции в университете, но Мусатти, нахмурившись, возразил:

– Какая польза от лекций, излагающих то, что давно уже превзойдено тобой? Напрасная трата драгоценного времени! К тому же не стоит преждевременно привлекать к себе праздное любопытство. Многие добрые начинания были загублены человеческой завистью. Наступит день, и ты предстанешь перед коллегией докторов во всем блеске учености…

Старик выражался туманно, но Георгий понял, что по каким-то соображениям он не хочет вводить его в университетскую среду. Скорина не настаивал: занятия с Мусатти доставляли ему удовольствие.

…Глубокая ночь. Георгий сидит за высоким столом, заваленным рукописями и старинными рисунками. В раскрытое окно проникает слабый ветер и колеблет желтые огоньки двух свечей. Доносится легкий звон струн, девичий голос тихо запевает песню. Георгий откладывает перо и подходит к окну. Большие звезды сияют на черном небе. Безлунная прохладная ночь. Это поет Катарина, должно быть она вышла на балкон. Георгий идет в сад, опускается на скамью и слушает.