Георгий Иванов - Ирина Одоевцева - Роман Гуль: Тройственный союз. Переписка 1953-1958 годов - [30]

Поэтому я, на всякий случай, вынуждена обратиться к тонкому эпистолярному приему Евгения Сю [319] и К° — «Как я писала Вам в моем прошлом письме».

Итак по пунктам: 1) Рассыпалась искрометно, как свет электрический в благодарности за Ваше письмо, которое перечитываю каждый день и скоро буду помнить наизусть, как Волков письмо мамы-Кати.[320] 2) Просила Вас быть ангелом Хранителем - Воителем моей «Оставь надежду» и, если возможно, обратить на нее внимание американцев. 3) Предлагала Вам — на что никогда не решилась бы до Вашего письма — отрывок из второго («готовящегося к печати») тома «Оставь надежду». Страниц 100-150 НЖ «Смерть Веры Назимовой». Место действия Франция, но в действии принимают участие «люди оттуда». Отрывок вполне сам по себе, не требующий ни пояснений, ни продолжения. Хотя оно и существует или, вернее, будет существовать.

Так Вот — очень мне хочется знать, подходящее ли это для Вас дело. Если да, то я сейчас же — и с каким наслаждением — засяду за него. А то — извиняюсь — он у меня написан по-французски.[321] Глядя на свои французские рукописи, я часто вспоминаю восклицание сердобольной гражданки, впервые увидевшей верблюда, — «Проклятые большевики, до чего довели лошадку!».[322]

Я пишу по-французски легко, а все же надо считаться не только с их стилем, но и взглядами, многое «не понимают сантимщики, не понимают лягушатники» в ам-славе.[323] Писать надо о русских, по-русски, для русских, и жаль, если это не удается.

«Чехов» полуобещал мне контракт. Но я твердо обещанный контракт ждала ведь полтора года, так что кончать для них «Оставь надежду» не могла бы. «У меня для этого силы нет». И времени тоже.

4-ый пункт и последний — новые россыпи благодарностей за витамины и прочее. Прочее все отлично подошло, а витамины приносят ежедневную пользу. Без них мне было бы гораздо хуже.

Были еще восторги по поводу Вашей статьи о Марине Цветаевой и кой-какие «лирические мотивы», довольно безрадостные — их восстанавливать не к чему. Все. «Теперь буду ждать В<аш> ответ с нетерпением». Кончаю, как полагается по романам Евгения Сю, тем более, что это правда. Буду ждать, очень ждать.

Шлю сердечный привет О<льге> А<ндреевне>, а Вашему Ангельству делаю почтительный реверанс.

И. Одоевцева

<На полях первой стр.:>

Г. В. Вам кланяется и обещает выслать статью в понедельник. Все забываю спросить — будут ли мои стихи в этом номере НЖ? А насчет желания разводить собак понимаю и сочувствую, т. к. страстно их люблю и уважаю безмерно.

48. Роман Гуль - Георгию Иванову. 23 августа 1954. <Нью-Йорк>.

23 августа 1954

Дорогой Георгий Владимирович,

Я вернулся в Нью-Йорк. 4-го авг. я послал Вам отсюда по воздуху Ваши стихи (корректуру) и просил Вас вернуть все парретур дю курье.* Приложил на скорость купоны. От Вас до сего дня РОВНЫМ СЧЕТОМ НИЧЕГО. Как это понимать - ума не приложу. Во всяком случае я ждать не буду и все буду заверстывать так, как мне кажется лучшим. У меня нет времени. Если Вы успеете прислать - хорошо. Не успеете, не гневайтесь, сделаем без этого. О статье не пишу, ибо она уже опоздала и к этому номеру. Но м.б., Вы и не хотите ее писать? Тогда известите.

Всего хорошего.

Ваш <Роман Гуль>

Привет Ирине Владимировне

* Par retour du courrier (фр.). - обратной почтой.

49. Георгий Иванов - Роману Гулю. 26 августа 1954. Париж.

26 августа 1954

28, rue Jean Giraudoux

Paris 16

Дорогой Роман Борисович,

За время с получения Вашего письма Одоевцевой о ее книге — было отправлено Вам (все на деревенский адрес) — 4 письма. 1 короткая записка от И. В. «от избытка чувств» по случаю — огромной — «нечаянной радости»,[324] которую она испытала, прочтя Ваше. 6-го [325] толстое письмо, содержащее: 1) ее письмо, заклеенное в отдельном конверте. 2) Мое очень пространное письмо, исправленную и расклеенную корректуру, с прибавкой 2 стихотворений. С этим письмом произошло идиотское недоразумение: дура femme de manage отослала его не par avion. Это выяснилось только неделю спустя к нашей панике. Помимо корректуры и пр. не ответить сразу и как должно на Ваше письмо к Одоевцевой, глубоко тронувшее, обрадовавшее и взволновавшее нас обоих, — было бы невероятным поступком с нашей стороны. Тогда мы оба написали Вам сейчас же по письму, которые пошли, конечно, avionoM, каждое отдельно. Мое — отправлено 18, ее 20 — все на деревенский адрес. М. б., читая это письмо, Вы уже получите хоть эти последние два из деревни и увидите, что произошла кошмарная чепуха.

Конечно, верстайте, как найдете нужным. Прилагаю два стишка,[326] вклеенные в злополучную корректуру. Вставите так вставите, поздно так поздно. В набранных я кое-что исправил, но хорошенько не помню что. Вот, например, что-то напутано было в строчках, которые должны быть так:

Но продолжаются мучения

........................................

И поздние нравоучения [327]

(еще «Камбала» посвящена (обязательно!) Р. Б. Гулю. (Но м. б. «Роману»?). Это как желаете, но если снимите посвящение, обижусь.)

Исправлено еще так:

Поэзия — точнейшая наука. [328]

И вместо «на скамейку железную сяду» — чугунную. [329] Она ведь чугунная.

Очень надеюсь, что Бы, дорогой Роман Борисович, поняв наши злоключения с письмами, смените гнев на милость. Но, конечно, не зная — на гиперхамское молчание на Ваше письмо Вы имели право более чем рассердиться.