Геологи идут на Север - [88]

Пятилетов смывает следующие три лотка — результат еще лучше! И когда я, высушив последнюю пробу, поднимаю совок, чтобы высыпать золото в капсюль, вижу на «щетке» круглый самородок размером с золотой червонец.

— Смотри, какое золото под ногами лежит.

Пятилетов с удивлением смотрит и вдруг начинает ругаться:

— Старый черт, Софрон! Весь век по золоту ходил и не видел! Можно сказать, миллионер был и сам того-не знал…

— Ну, миллионером-то он бы и в царское время не стал, прибрал бы богатство кто-нибудь другой, — отвечаю я ему. — Но шуму и золотой горячки было бы, наткнись здесь старатели на золото до революции. Не одна бы бедная душа здесь погибла…

— А ручей этот, — продолжаю я, — мы назовем не Горелым, а именем Захаренко, в честь погибшего в прошлом году в тайге геолога-разведчика.

— Добрый геолог был Захаренко, — поддерживает меня Пятилетов, — много покойничек по тайге ходил.

С увлечением, забыв про усталость и не замечая комаров, мы продолжаем обрабатывать ключ Захаренко.

В верховьях опять берем хорошие пробы. Они окончательно убеждают нас в том, что мы нашли промышленное месторождение золота.

На обратном пути мы намечаем места для закладки поисковых шурфовочных линий. Они скажут, какие здесь запасы металла.

Довольные, мы возвращаемся в свой лагерь. У меня в палатке — вчерашняя картина. Чинно сидят Софрон и Варвара и пьют чай со свежими лепешками.

— Ну, друг, золото есть? — не без ехидства задает Софрон вчерашний вопрос, продолжая пить чай.

— Есть. И много!

Софрон сразу перестал пить чай, смотрит на меня и Пятилетова. По нашим довольным лицам видит, что мы не шутим, и хмурится.

— Плохо, совсем плохо!

— Как это плохо? — вдруг возмущается старик Пятилетов. — По-твоему, Софрон, пусть себе лежит без пользы металл?.. Ты что же, против, чтобы нашему государству богатства открывать?

— Плохо будет! — твердит свое старик. — Людей много будет! Тайга гореть будет! Шуму много будет! Другое место придется кочевать!

Я успокаиваю старика и говорю, что жить ему будет лучше. Будет работа, одежда, продукты, и никто его не тронет.

…Сейчас, вспомнив все это, я спрашиваю Софрона:

— Ну, как, Софрон, живешь?

— Хорошо живем!

— Очень хорошо живем, — подтверждает Варвара, наливая в чашку крепкого чаю со сливками. Подвигает мне наколотый кусками сахар, сливочное масло, конфеты и тарелку с пышными, еще горячими белыми лепешками.

— Сейчас у меня Софрон работает, сторожит грузы. В колхоз его не взяли, старый…

Иван Новых, попив чаю, благодарит хозяев и, вставая из-за стола, говорит, смеясь:

— Ты, Софрон, говорят, уже третий ящик денег набираешь, да только первых два ящика так спрятал, что и сам найти не можешь…

Софрон делает вид, что не слышит реплики. Его внук Илья, пятнадцатилетний подросток, как старому знакомому, рассказывает мне:

— Чуть беда из-за этих разговоров не приключилась. Прошлое лето пришел я как-то с охоты и лег спать, закрывшись с головой одеялом. В юрте была одна бабушка. Софрон на реке промышлял рыбу. Вдруг, слышу, Варвара кричит:

«Спасите! Илья!»

Я сразу проснулся, откинул с головы одеяло. Смотрю, мою бабушку два человека держат, а третий ножом ей грозит, «Отдай деньги! — кричит. — Где, старая карга, три ящика с деньгами спрятано? Показывай, а то убью!»

Меня не видят разбойники. Сильно я испугался. Зарежут, думаю, бабушку. Сдернул осторожно с гвоздя свое ружье, оно заряжено было, и выстрелил. Бандит с ножом сразу мертвый упал к бабушкиным ногам. Второй на меня бросился, тоже с ножом, но я успел по его ногам выстрелить, упал он, а третий из юрты в дверь на улицу выскочил и побежал. Я ему кричу: «Стой, убью!» Прицелился, хотел стрелять. Смотрю, он остановился, руки поднял, ко мне идет. Заставил я его раненого разбойника на спину взять, и так он у меня его на себе до прииска тянул. Там их в милицию сдал. Сейчас у нас спокойно, никто нас не трогает, — смеется Илья.

Вставая из-за стола, Софрон говорит, обращаясь ко мне:

— Здесь будешь спать! — И показывает на лучшее место в своей юрте против камелька.

Утро. Я просыпаюсь от бормотания. Возле меня стоит старый охотник и молится на икону Николая-угодника. Потемневший от времени и дыма Николай-угодник очень похож на якута. «Сердитый Никола» — единственный из святых, кого еще признают старые якуты-охотники.

Я, не желая мешать Софрону, закрываю глаза и невольно прислушиваюсь к молитве. Первые два слова понятны: «Отче наш…», — но дальше начинается невероятная смесь церковнославянских слов с якутскими. Молитва звучит, как шаманское заклинание. Тут и просьбы послать удачную охоту, чтобы горностаи не ушли из западней, а лисы не открутили своих лап в капканах. Конец молитвы совершенно неожиданный: «Никола, дай здоровье моей бабе Варваре, детям моим и пошли хорошую охоту стахановцу Софрону».

Софрон кончает молиться, тяжело вздыхает и с довольным лицом садится на скамью.

Около юрты трактористы ремонтируют трактор. Рокот его мотора гулко раздается по Тополевой долине. Машины, груженные техникой, уходят в тайгу. Софрон провожает нас и долго смотрит на дизели и лебедки, уже погруженные на трактор. Потом медленно подходит к своему старому белому коню и с трудом забирается с помощью Варвары в седло. Он едет на очередной смотр своих ловушек и капканов.