Гентианский холм - [134]

Внизу, на вымощенной булыжником улице, раскинулся небольшой рынок с палатками для цветов и овощей, а в проеме между двумя фронтонами можно было заметить ветви деревьев и возвышающийся за ними тонкий шпиль церкви. Это была одна из окраин Лондона, не слишком удаленная от деревенских звуков и запахов. Стоя у открытого окна, аббат вспомнил, как весной птичьи трели вторят звону колоколов и как зимними вечерами раздаются звуки охотничьих рожков. Он вспомнил осенний запах сырой земли и дым костров, аромат хризантем на цветочных клумбах. Что ж, если он вынужден терпеть лондонскую грязь, то по крайней мере он был рад тому, что у него будет тихое пристанище, раскачивающееся, как зеленое гнездо, высоко в чистом небе… Оно качалось, а аббат, когда дул ветер, вспомнил милый старый дом со съехавшей черепицей и гниющими балками… Это было вполне подходящим местом для того, чтобы при свете луны и свечи переписывать для Стеллы историю бессмертной любви на Гентианском холме.

2

Аббат не терял времени даром. Каждое утро он посещал Ньюгейтскую тюрьму, присоединяясь к печальной толпе, ожидающей у двери. Благодаря своей респектабельной внешности, он был принят первым и проведен в переднюю, где обыскивали посетителей. Аббат с холодным отвращением подчинился этой процедуре, хотя с него не стали снимать одежду и проверили только карманы.

— Что вы, собственно, хотите обнаружить? — брезгливо спросил он у тюремщика.

— Яд или веревку, сэр, — прозвучал ответ. — Вы не представляете себе, к каким только уловкам не прибегают родственники заключенных, чтобы переправить им предметы, с помощью которых можно покончить с собой. И это несмотря на то, что они знают, их самих могут посадить в тюрьму, если найдут что-нибудь подобное.

Аббат оглядел грязную темную комнату, в которой находился. Она охранялась мушкетонами, установленными на подвижных вагонетках, а стены были увешаны цепями и кандалами. «Ад на земле», — мысленно назвал он это место. Аббат знал, насколько жестокими были в это время уголовные законы Англии, за самые незначительные преступления мужчин и женщин пытали и вешали. Ему пришла в голову мысль о той страшной сцене, которую он увидит через минуту, и понял, что это вернет весь ужас прошлого, который он так старался забыть. Потом аббат вдруг вспомнил вид с Бикон-Хилл на рождественскую елку, Стеллу в маленькой зеленой гостиной и участников рождественской пантомимы, при свете луны проходящих через ворота. Это тоже была Англия и жизнь.

Он прошел вниз по каменному коридору к двери, которую открыл второй тюремщик, охраняющий ее. Пройдя, аббат оказался в длинном узком коридоре, стены которого состояли из железных брусов. С одной стороны находился двор, вокруг которого была построена тюрьма и где гуляли заключенные, а с другой стороны, за двойной решеткой, начинались тюремные камеры.

Это было даже хуже, чем он думал, и напомнило ему прошлое более явственно, чем он предполагал. Невольно аббат отпрянул назад, прижавшись спиной к брусам, окружавшим двор. Волна отвращения поднялась в нем, и на минуту или две у него потемнело в глазах. В ушах стоял шум, подобный морскому, и граф де Кольбер почувствовал смертельный холод. Потом ему удалось взять себя в руки и двинуться вперед как раз, когда дверь снова открылась и через нее ринулись те, кто находился в начале толпы, ожидающей у ворот. Они кричали заключенным, находившимся за двойной решеткой и напирали на аббата, прижав его к брусам так, что он вынужден был уцепиться за них, чтобы его не сбили с ног.

Тяжело дыша, аббат протиснулся вперед, пристально всматриваясь в обитателей этой ужасной клетки. Большинство из них имело почти нечеловеческий вид, многие были одеты только наполовину. Грязь, теснота, шум и вонь стояли ужасные. Многие мужчины были пьяны, потому что на получаемую ими милостыню им разрешалось покупать в тюрьме ликер.

Стали раздавать подаяние. Заключенные протискивали через решетки деревянные ложки на длинных палках, а посетители, сами в таких же лохмотьях, как и они, опускали в них свои жалкие пенсы. Однако сохранить их могли только самые сильные, потому что каждый должен был бороться, чтобы удержать то, что ему дали. Многие оказались настолько слабы, что и не пытались и даже не подходили к решетке. Среди них было несколько юношей, и именно среди них аббат искал Захарию. Взгляд священника медленно переходил с одного изможденного лица на другое. Но он не мог найти Захарию и с облегчением повернулся назад, протиснулся сквозь толпу посетителей и снова нашел того тюремщика, который провел его сюда.

— Эти люди приговорены? — спросил он.

— Да, сэр. Мужчины приговорены к ссылке или к каторге.

— За какие преступления?

Тюремщик пожал плечами.

— Может быть, приносили тайком в тюрьму веревку заключенному. Укрывали вора или принимали краденое. Незначительные преступления.

— Они давно здесь?

— Месяцы, сэр. Некоторые ждут суда и потом отправления.

— Где находятся люди, приговоренные к виселице?

— В подвалах, сэр. Их видеть нельзя.

— А неосужденных?

— С другой стороны двора, сэр.

Аббат медленно шел к другой стороне, заметив, что военные охранники поспешили на крышу. Он подумал, что, верно, приближался час прогулки и что в случае нарушения закона они должны стрелять. Снова граф почувствовал тошноту. Во Франции он был свидетелем сцены более ужасной, чем та, которую он только что видел, но то было во время гражданской войны, а в нормальной жизни мирной страны этого быть не должно. Он испытал животный ужас дикого зверя, который потряс его так, как ничто другое не потрясало в жизни.