Гентианский холм - [125]

Эта мысль пришла к Захарии в рождественскую ночь, когда он видел очень странный сон. Он лег спать, сильно тоскуя по дому. Это была скверная ночь, сырая и холодная, корабль качался на волнах, словно дельфин, дул сильный ветер. Вся команда пребывала в тоске и плохом настроении. Вонь и шум в кубрике, казалось, были сильнее обычного. Так он лежал, подбрасываемый волнами, час или около того, а потом его чувства, выходящие из-под контроля, напрягли волю и привели тело в состояние покоя. Физический покой оказал благотворное действие на его смятенные мысли. Спокойные и тихие воспоминания начали приходить ему в голову — воспоминания, в центре которых была Стелла.

Захария увидел ее так, как увидел в первый раз, в мягком свете фонарей, когда она кормила кошек, а потом взглянула на него. Ее рука лежала на спине Ходжа, прямой и чистый взгляд уверял в преданности. Он снова увидел ее, теперь уже сидящую рядом с ним на траве в лунном свете, она смотрела на него и спрашивала, откуда он.

— С Луны, — ответил он, а Стелла засмеялась и назвала его — Захария Мун. Он повернул ее руку и положил на нее свою, ладонь к ладони, так, словно они были половинками одного целого. Вот он видит, как она прощается с ним, подбородок опущен на калитку, по обе стороны ряд маленьких пальчиков. Снизу через решетку на него одобрительно глядит Ходж.

И опять Захария смотрит через окно конюшни, а Стелла, закутанная в свой красный плащ, лежит, свернувшись, на сене. Она посмотрела на окно, и Захария подумал, что она увидела его и улыбнулась. Потом опять закрыла глаза, и ее длинные ресницы веером опустились на щеки. Он тоже уснул и увидел тот странный чудесный сон про церковь среди моря. Он стоял и звонил в колокол, зная, что колокол был его собственным голосом, зовущим Стеллу. Она пришла, и они встали на колени в святом месте, которое было их собственным убежищем на дне моря. И в первый раз он услышал подлинный голос моря, могущественный, наполненный более увещеванием, чем угрозой, и наконец понял, что море ему не враг. Он проснулся от крика петуха. Ветер стих. Он вздохнул и повернулся, все еще тоскуя по дому, но уже без горечи, улыбнулся и заснул снова.

А корабль тем временем входил в рукав Темзы, и на востоке поднималась заря.

2

Следующие два дня прошли без происшествий, хотя и были достаточно шумными, что сильно раздражало Захарию. Ему не нравилась затея Майкла с развлечениями, и он с нетерпением ждал, когда сможет вырваться из этого сумасшедшего Лондона и снова оказаться в дилижансе, везущем его домой, в Девоншир.

Еще эти попытки Майкла показать ему Лондон с высоты птичьего полета, которые впоследствии он никогда не мог забыть. Наталкиваясь на экипажи или пробиваясь сквозь толпу, Майкл пускал в ход свой хриплый голос и длинные руки, и их путешествие по городу было столь стремительным, что дома, магазины, лачуги, экипажи, мужчины, женщины, кошки, собаки, лошади, цвета, звуки и запахи казались пролетающим мимо кошмаром и так действовали на Захарию, что у него постоянно кружилась голова. Золоченые экипажи, кучера в ливреях, нарумяненные женщины и важные джентльмены мелькали среди них и казались призраками, и рядом другой мир — толпы нищих и карманников, служащих, торговцев и туристов, заполняющих узкие улицы. Разносчики предлагали свои товары, оборванные мальчишки отпускали шутки в адрес щегольски одетых молодых людей, разгуливающих по набережным, как павлины. Повсюду слышался лай собак, а из каждой открытой двери таверны доносился гул и запахи портера и жареного мяса.

К вечеру город превратился в темную ревущую пещеру, которую освещали коптящие фонари. Эти фонари на проезжающих экипажах, факелы фонарщиков, светильники над дверными проемами и фейерверки Воксхолла могли только отчасти осветить нависший мрак и темноту. Ночью Захария ненавидел Лондон еще сильнее, чем днем. Он был благодарен, когда в субботу вечером Майкл вывел его на последнее развлечение, которое на самом деле оказалось последним. Назавтра было воскресенье, а в понедельник он будет уже на пути домой.

Уже в самом начале вечера Захария чувствовал себя не в своей тарелке. Началось с того, что Майкл стал настаивать на том, чтобы взять с собой «бычий рев» Захарии.

— Оставь эту чертову вещицу в покое, — взволнованно уговаривал его Захария. — Положи ее туда, где взял, Майкл. Она приносит несчастье. К тому же она моя, не так ли? Прошу тебя, оставь трещотку.

Но Майкла нельзя было остановить, и он с грохотом спустился по ступенькам и вышел на улицу, неся в кармане «бычий рев». В очень скверном настроении Захария последовал за ним, и они в молчании направились к ресторану, который выбрал Майкл. Поглощая жареное мясо с луком, политое портером, и уже испытывая боли в желудке, Захария понял, что до дома еще очень далеко. Казалось, что тот мир Викаборо, где люди еще наслаждаются мелодиями древних песнопений и пасут овец на спящих холмах, не имеет ничего общего с этим шумным бедламом, где он сейчас находился.

Там жизнь была единым целым, одно вытекало из другого и доставляло всем глубокое удовлетворение. Здесь жизнь была расколота. Ты не выращивал и не готовил еду, которую ел, и ты ел ее вместе с людьми, которые были тебе чужими. Там каждый фут земли, по которой ты ступал, был знаком тебе, а за окнами этого душного шумного ресторана мрачный Лондон был полон ловушек, в которые любой мог упасть без всякой надежды на спасение. Захария видел некоторые из них, когда проходил мимо — трущобы настолько ужасные, что выползающие из них создания вряд ли можно было назвать людьми.