Генрика - [26]

— А может, — заметив все это, спросил он, — не надо ходить? А, Ален? И будь как будет! — не торопясь, убрал от ее плеча руку.

Окурок, едва лишь запаленный, тлел под ногами.

— Нет, дядь Осип … Надо! — Аленка не отстранилась. Она приходила в себя, как будто ее только что, душили. Глаз ее Осип Палыч не видел: не открывала.

— Ну, вот, говоришь, что надо. Пойду. Это значит — пойду! Ты боишься меня, да, Аленка?

Аленка открыла глаза и кивнула.

— Пойду! — заглянув в них, сказал Осип Палыч.

Уже, отшагнув, обернулся и тоном человека, который сделал что-то не так, попросил:

— Ален, ты не бойся. Не сделаю дурно. Увидишь…

«Аленка и те, — сравнивал Осип Палыч, — «молочницы», — как небо и бездна земная!». «А Тулин, — конечно же, ранен. Днем — сказал Юрка, — в кровати лежал. Да и не был бы здесь по-другому Тулин! Не тот человек!»

«Юрка…», — он шумно, в голос вздохнул, представляя их рядом с Аленкой: в цветастом и легеньком платье, в котором она сейчас ждет на скамейке. «Ох, Юрка, — опять вздохнул Осип Палыч и сплюнул, — дурак!» А потом устыдился: сын…

Прищурился, глядя на солнце, поправил картуз и прибавил шагу.

— Тебе нужны только десять запалов. И хватит, точка!

— А гранат одиннадцать.

Он был прав: одиннадцать, но одна из гранат была сильно повреждена, покорежена даже в резьбовой части. «Грохнуть ей это, в принципе, не помешает — думал он, — а вот под рукой не найдется лишней…»

— Знаю, что лишней граната бывает лишь «до» или «после войны». Но эту в расчет не бери!

Спорили взводный и командир отделения.

— О ней, — сказал взводный, — забудь — безнадежна!

— Да ведь жива! Верни, я сам потом выкину, если чего-то не так

— Жива?! Безнадежно больные тоже живыми считаются, так? Но места в строю за ними уже не числится. Тоже так? Вот и она — подбросил в ладони гранату взводный, — поверишь в нее, понадеешься, а она? Да все что угодно! Рванет сама по себе, у тебя же в руках! Или вообще не рванет, — а ты ее в немца бросил. Что так, что этак — тебе каюк. Тебя нет! Или немец прикончит, или сам взлетишь в небо. В общем, запал оставляй, про запас, а гранату — на фиг! В кармане — обуза; выкидывать — грех. Значит — сдай старшине…

Улыбка, — дай бог, не могла ее видеть Алена, горькой усмешкой бродила как тень, по лицу Алеши. «Я и есть — та граната! Ее — старшине, меня — маме. Ее без запала. Меня — безоружным!».

Войдут, в любой миг, полицаи, немцы. Без запала граната — предмет, который можно подбрасывать и катать в ладонях. «Пистолет и, хотя бы, один патрон… — до стона жалел Алеша, — На всякий случай, как шанс…».

«Шанс! — как к солнцу, из тени обиды, вернулся в сегодняшний день, Алеша, — А что бы сказал Алене? Алена, понимаешь, — ошибка! Ну, то, что у нас с тобой было — ошибка… И я ухожу…»?…

Нежность, какую зубами мягенько пожимая хозяйкину руку, старается показать собака, напоминала ладонь Осип Палыча. Краешком, боком, притиралась она к бедру Аленки. Вздохнул Осип Палыч, и осторожно, тихо накрыл всей ладонью, потискал коленку Алены.

Натянулась Алена как струнка, теплом ее тела ударило в руку Палыча. И грудь заходила высоко и нервно, и губки раскрылись, тайно и тихо вздыхая. Замерла, не отстраняясь, смежила веки Алена.

— Значит, Аленка, поговорил я. Не тронут. Ты поняла?

— Да, — едва слышно сказала Аленка.

— Под мою, скажем так, ответственность. Ты поняла?

— Да… — угадал дуновение воздуха в губках Аленки, Палыч.

— Ален, — позвал он, несмело, так, чтоб открылись глаза, — мы же будем ответственны, а? — улыбнулся и встретился взглядом с Аленой.

Видя в глазах, что, конечно же, «будет она ответственной», да! — а куда ей деваться, он вдруг и сам ощутил, что не сможет сегодня. «Все! — сказал себе сам, — Потух, как петух…»

Удивляясь себе и жалея о том, что потух, он, сердясь на Аленку, убрал с ее круглой коленки ладонь:

— Все. Давай-ка домой! Вот, как сказал, так и будет. Давай. Я потом, тебя сам позову. Поняла?

— Да…

«Точно — поглядев на нее, думал он, — как будто ее душили…Хватит, готова, кажется!» — решил он и поднялся первым.

— Постой! — отступив, обернулся — Ты девочка умная, все понимаешь! Ты, вот что, — подумай, — сама подойдешь. Так лучше. Понятно?

Не слыша ответа, расклеил улыбку и строго напомнил

— Смотри, чтобы не было поздно! Могу ведь раздумать…

Закинув винтовку, уверенно, прочно шагая, двинулся прочь. «Я ей устрою, если вдруг что!» А перед глазами пошла вереница женщин, доступных и должных ему. Надо было узнать и проверить: а слабость была, или так показалось? И силу вернуть…

«Мария!» — решил он. И направился к женщине: та отказать не смеет…

«Вру! — огорчилась Аленка. — Про объявление «в Рейх на работы», теперь… Вру Алеше. А про Семеныча?» Как слепой Алеша в ее руках. Но что будет, скажи она правду? В тот день, например, самый памятный в жизни. Был бы это день первой любви? Был бы, скажи она правду: «Алеша, не в Рейх на работы… Семеныча нынче казнили!»? Правда Алешу слабого, безоружного, просто убила бы. Не сказал бы он ей, не успел, что не сок чистотела — любовь, возвратила к жизни! И он полюбил, и старухе с косой рядом с ним стало нечего делать. А стоило сказать правду: «Семеныча, знаешь…»?