Генрих VIII и его королевы - [59]

. Хотя надежды Екатерины еще не получили общественного признания, о них было хорошо известно, поскольку король осыпал ее дарами с начала апреля. Они поженились в Оутлэндсе 28 июля, и Генриху на таком подъеме было чрезвычайно трудно удержаться, чтобы выпустить ее из рук хотя бы на людях. В определенном смысле она была именно тем, в чем он нуждался, — живым сексуальным стимулятором, подстегивающим его слабеющую энергию и дающим, наконец, уверенность в неизбежном продолжении рода. Поэтому явная любовь короля комментировалась добродушно, скорее одобрительно, чем критически. «Любовь короля осенила эту благородную женщину таким великолепием, что неизвестно, любил ли он когда-нибудь так какую-то женщину», — писал секретарь Крэнмера, Ральф Морис^[180]. Послы говорили о его хорошем настроении и явном улучшении здоровья. Он со страстью охотился, рано вставал и относился миролюбиво ко всем окружающим.

Дворец Оутлэндс, где Генрих VIII и Екатерина Ховард вступили в брак 28 июля 1540 года (рисунок карандашом А. ван Вингаэрда)

К несчастью, это великолепная встряска основывалась в определенной мере на самообольщении. Генрих, казалось, всерьез поверил, что его юная невеста была невинной розой, какой она казалась на первый взгляд. Как он мог не заметить, что она явилась к нему не девственницей, это по меньшей мере загадочно. Возможно, восторг лишил его наблюдательности. Более того, хотя Екатерина могла быть великолепной партнершей в постели, но как подруга она имела весьма ограниченные возможности. Ее образованием явно пренебрегли, как и образованием Анны, хотя по другим причинам. К тому же она была тщеславна, жадна и абсолютно лишена здравого политического смысла. Поскольку она происходила из семьи Ховардов, а ее родственники были так же жадны, ее полная власть над Генрихом в первые месяцы их брака стала политической бомбой замедленного действия. Ее обширная свита, обходившаяся королю примерно в 4600 фунтов в год, включала ее многочисленных родственников и их подопечных. О Томасе Кромвеле сразу же стали вспоминать с гораздо меньшей неприязнью. Взлет вульгарных Ховардов породил зависть и злобу. Королева нуждалась в защите от осиного гнезда, которое она расшевелила, потому что сама она не обладала необходимыми для этого качествами. Все это создавало критическую ситуацию, потому что ни Генрих, ни Екатерина не обладали должной выдержкой. Если бы она сразу забеременела после его пылких объятий, все сложилось бы хорошо, но этого не произошло. Возможно, она страдала бесплодием, и это спасало ее от последствий прежних тайных романов, но скорее всего сомнительной была плодовитость ее стареющего мужа. Какими бы ни были причины, успех, ради которого даже недовольные придворные готовы были закрыть глаза на внезапное появление Екатерины, никак не обозначился.

Пятая королева Генриха так и не была коронована по причинам, которые ныне не вполне ясны, учитывая, насколько он был ею одурманен^[181]. С другой стороны, ей была выделена значительно большая доля, чем Джейн Сеймур, включая обширные владения последнего графа Эссекса, Уолтера, лорда Хангерфорда, и аббатства Ридинг и Глэстонбери. На нее посыпались драгоценности, богатые одежды и общая лесть, а ее характер был не настолько твердым, чтобы справиться с таким внезапным поворотом судьбы. Сначала она была довольно послушной и верной долгу женой. Она выбрала (или ей выбрали) великолепный девиз «Non autre volonte que la sienne» — «Никаких других желаний, кроме его» — и казалось, что это действительно передавало настроение, с которым она вступала в этот брак. От короля не требовалось никаких новых усилий, чтобы быть центром вселенной; она была придворной дамой и членом семьи придворных. Однако истинную природу ее чувств к мужу понять нелегко. С одной стороны, она, казалось, верила, что он должен быть всемогущим и всеведущим, как Бог, знающим, в каких грехах каются на исповеди его подданные, потому что он был главой церкви^[182]. Как ни странно это звучит, она, может быть, даже верила, что он знал об ее прошлом и смотрел на него сквозь пальцы, не говоря ей ни слова. Поэтому она была искренне ему благодарна за такое благородство. С другой стороны, любовь в романтическом смысле этого слова вряд ли примешивалась ко всему этому. Она прекрасно владела физической стороной отношений, но страсть и эмоциональная самоотдача не могли подчиниться чисто волевому акту. Следовательно, это были в сущности неравные отношения, построенные на песке, с точки зрения совместимости. Через несколько месяцев стало очевидным, что у Генриха страстное чувство преобладало над дряхлеющим телом. В сорок восемь лет он уже не мог танцевать всю ночь и охотиться весь день, и реальность начала подрывать его вновь обретенное доверие. Она стал беспокойным и раздражительным, а в марте 1541 года у него на ноге открылась хроническая язва, и почти целую неделю он боялся, что может умереть. К этому времени он также значительно прибавил в весе, и его характер, и прежде непредсказуемый, стал грубым и мрачным.

В муках этой болезни он с каким-то сентиментальным сожалением начал вспоминать о Томасе Кромвеле и обвинять своих нынешних советников в том, что они уничтожили «лучшего слугу, которого он когда-либо имел». «Он начал, — как рассказывал французский посол, — с подозрением относиться к некоторым своим главным чиновникам…» Его подданные тоже были недовольны.