Генрих V - [93]
Епархия Жювеналя Бове располагалась на захваченной англичанами территории. Письмом, датированным 1440 годом, он обратился ко всем основным сословиям, где перечислил все те несчастья, которые довелось пережить его людям за все эти годы: «Бедняков убивали, брали в плен, мучали, обирали, грабили, тиранили, они потеряли свой домашний скот и птицу, земли их пришли в негодность и опустели, в дома их и церкви вторгались, сжигали и разоряли, оставляя от них только руины; многих из моих людей они убили в тюрьмах или погубили иным способом». Несмотря на то, что все эти несчастия — «жестокие, проклятые и отвратительные злодеяния» он относит на счет разбойников и французских войск, тем не менее, ответственность за все он возлагает на плечи англичан: «Они совершали такие преступления и зверства, на которые способны враги». Он сетует, что «маленьких детей уводили в [346] плен, и одному только Богу известно, как им живется в Англии среди тех, кто мучает и тиранит их». (В Англии был рынок для детей, где ими торговали как «слугами», это слово было завуалированным обозначением раба.) Он продолжает: «Многие юные девушки, девственницы и хорошего происхождения, увозились насильно либо обманным путем, их превращали в горничных и проституток, которые обслуживали похотливых юнцов, воров, убийц и бродяг». Епископ рассказывает, как в Сен-Мендаре, возле Нойона в Пикардии, англичане «нашли церковь, которая была незначительно укреплена, чтобы служить укрытием для бедных трудяг; они взяли ее приступом, подожгли и перебили две или три сотни людей. Монстреле вторит ему, говоря, что «свыше 300 человек или даже больше» сгорели заживо. Нет ничего удивительного в том, что смерть Генриха V Жювеналь воспринял как «одно из чудес, сотворенное Богом».[243]
Многие крестьяне убегали в города, чтобы не умереть с голоду в обезлюдевших домах. Было подсчитано, что даже в наиболее благоприятные времена одна треть населения средневековых городов относилась к разряду нуждающихся. В любом случае, как объясняет Жювеналь, горожане и сами были в отчаянном положении, потому что «большая часть морских портов и портов, расположенных по берегам рек, были разрушены и торговля остановилась».[244] К тому же, девальвация валюты, проведенная Генрихом вкупе с новыми налогами, только добавляли серьезные проблемы. В конце 1421 года Генрих на всей покоренной им территории ввел налог на серебро, который должны были платить все слои населения (как пишет Монстреле): «церковники, рыцари, землевладельцы, дамы и девицы, горожане и [347] все те, кто предположительно мог платить его, по мнению и к удовольствию сборщиков налогов». Можно не говорить о том, «сколько толков и неудовольствия» это вызывало. В октябре уже были девальвированы золотые кроны королевства, ценность которых уменьшилась с 19 до 18 солов.[245] Когда Генрих пустил в оборот новые монеты серебряной чеканки, содержание серебра в них было настолько мало, что они практически потеряли свою ценность, как утверждает Шателен. Купцы в такой же степени, как и крестьяне, страдали от грабежей и хищений. (В ноябре 1424 года была пожалована индульгенция некоему Ангеррану де Монстреле, «капитану французского замка», освобождавшая его от штрафов на сумму от 400 до 500 крон, которые он может на себя навлечь, если выследит и ограбит купцов.)[246]
Духовенство страдало, как и все остальные, сан не спасал. Церкви, монастыри и богадельни подвергались разорению и грабежу, часто при этом проливалась кровь. Поскольку единственным источником помощи, на которую могли рассчитывать бедняки в пятнадцатом веке, была церковь, обеспечивающая их минимальными социальными благами, то ее разорение, в первую очередь, сказывалось на армии нищих, заполонивших улицы после потери жилища в результате войны. Исследуя ходатайства об оказании помощи церковному имуществу, пострадавшему в это время, Анри Де'нифль был поражен тем, что «король Англии и герцог Бедфорд, которые ни минуты не колеблясь, были готовы попросить папу о благосклонности к своему народу, и в то [348] же время никогда не просили оказать помощь несчастной французской церкви. Хотя большое количество церквей по вине англичан были превращены в руины!»[247] На основании этого он решил, что они умышленно не делали этого, не желая делать вклад, хоть и косвенный, в дело Карла VI и дофина.
Жювеналь в своем письме сообщает, что случалось с церковниками, которые поддерживали дофина:
«А что до бедных священников, церковников, монахов и бедных людей, которые остались верны вам, их хватали и заключали под стражу, надевали на них кандалы и сажали в клетки, бросали в ямы и прочие отвратительные места, кишащие паразитами, там их оставили умирать голодной смертью, что со многими и приключилось. И только Богу известно, что еще вытворяли с ними; некоторых жгли огнем, другим вырывали зубы, третьих секли розгами; но их никогда не освобождали до тех пор, пока они не выплатят больше денег, чем стоили все их пожитки. А если их и отпускали, то они были так сильно покалечены, что уже никогда не становились здоровыми».[248]
Книга известного английского историка, основанная на богатом фактическом материале, знакомит читателя с основными вехами биографии Наполеона Бонапарта и Адольфа Гитлера. Автор анализирует закономерности их взлета и причины падения, находя логические, а подчас неожиданные параллели в жизни и политической деятельности двух тиранов.
Книга британского историка Десмонда Сьюарда посвящена истории военно-монашеских объединений: орденам тамплиеров и госпитальеров, сражавшимся с неверными в Палестине; Тевтонскому ордену и его столкновениям с пруссами и славянскими народами; испанским и португальским орденам Сантьяго, Калатравы и Алькантары и их участию в Реконкисте; а также малоизвестным братствам, таким как ордена Святого Фомы и Монтегаудио. Помимо описания сражений и политических интриг с участием рыцарей и магистров, автор детально описывает типичные для орденов форму одежды, символику и вооружение, образ жизни, иерархию и устав.
Серию «Тирания» продолжает описание жизни и судьбы Наполеона Бонапарта и его семьи. Автор показывает его не только талантливым честолюбцем, гениальным полководцем, но и жестоким завоевателем и деспотом, поставившим достигнутые им завоеваний на службу своему честолюбию и благополучию своего клана. На основе уникального, малоизвестного фактического материала прослеживается жизненный путь близких родственников великого корсиканца, помогавших ему укреплять созданную им империю.
«Я вхожу в зал с прекрасной донной Игнасией, мы делаем там несколько туров, мы встречаем всюду стражу из солдат с примкнутыми к ружьям штыками, которые везде прогуливаются медленными шагами, чтобы быть готовыми задержать тех, кто нарушает мир ссорами. Мы танцуем до десяти часов менуэты и контрдансы, затем идем ужинать, сохраняя оба молчание, она – чтобы не внушить мне, быть может, желание отнестись к ней неуважительно, я – потому что, очень плохо говоря по-испански, не знаю, что ей сказать. После ужина я иду в ложу, где должен повидаться с Пишоной, и вижу там только незнакомые маски.
«В десять часов утра, освеженный приятным чувством, что снова оказался в этом Париже, таком несовершенном, но таком пленительном, так что ни один другой город в мире не может соперничать с ним в праве называться Городом, я отправился к моей дорогой м-м д’Юрфэ, которая встретила меня с распростертыми объятиями. Она мне сказала, что молодой д’Аранда чувствует себя хорошо, и что если я хочу, она пригласит его обедать с нами завтра. Я сказал, что мне это будет приятно, затем заверил ее, что операция, в результате которой она должна возродиться в облике мужчины, будет осуществлена тот час же, как Керилинт, один из трех повелителей розенкрейцеров, выйдет из подземелий инквизиции Лиссабона…».
«Я увидел на холме в пятидесяти шагах от меня пастуха, сопровождавшего стадо из десяти-двенадцати овец, и обратился к нему, чтобы узнать интересующие меня сведения. Я спросил у него, как называется эта деревня, и он ответил, что я нахожусь в Валь-де-Пьядене, что меня удивило из-за длины пути, который я проделал. Я спроси, как зовут хозяев пяти-шести домов, видневшихся вблизи, и обнаружил, что все те, кого он мне назвал, мне знакомы, но я не могу к ним зайти, чтобы не навлечь на них своим появлением неприятности.
«Что касается причины предписания моему дорогому соучастнику покинуть пределы Республики, это не была игра, потому что Государственные инквизиторы располагали множеством средств, когда хотели полностью очистить государство от игроков. Причина его изгнания, однако, была другая, и чрезвычайная.Знатный венецианец из семьи Гритти по прозвищу Сгомбро (Макрель) влюбился в этого человека противоестественным образом и тот, то ли ради смеха, то ли по склонности, не был к нему жесток. Великий вред состоял в том, что эта монструозная любовь проявлялась публично.
Отец Бернардо — итальянский священник, который в эпоху перестройки по зову Господа приехал в нашу страну, стоял у истоков семинарии и шесть лет был ее ректором, закончил жизненный путь в 2002 г. в Казахстане. Эта книга — его воспоминания, а также свидетельства людей, лично знавших его по служению в Италии и в России.
Новую книгу «Рига известная и неизвестная» я писал вместе с читателями – рижанами, москвичами, англичанами. Вера Войцеховская, живущая ныне в Англии, рассказала о своем прапрадедушке, крупном царском чиновнике Николае Качалове, благодаря которому Александр Второй выделил Риге миллионы на развитие порта, дочь священника Лариса Шенрок – о храме в Дзинтари, настоятелем которого был ее отец, а московский архитектор Марина подарила уникальные открытки, позволяющие по-новому увидеть известные здания.Узнаете вы о рано ушедшем архитекторе Тизенгаузене – построившем в Межапарке около 50 зданий, о том, чем был знаменит давным-давно Рижский зоосад, которому в 2012-м исполняется сто лет.Никогда прежде я не писал о немецкой оккупации.