Генрих V - [100]

Никто не может отрицать, что Генрих V был великим воином и великим королем. К тому же ему посчастливилось умереть в молодом возрасте. Ко времени его смерти завоевать еще нужно было две трети Франции. Если бы он пожил дольше, то неминуемо измотал бы себя в бесконечных осадах, для проведения которых становилось бы все труднее и труднее находить деньги. Он все еще не понимал, во что ввязался и куда могли завести его замечательные таланты солдата и дипломата. Но даже, будь у англичан Генрих V и не родись Жанна д'Арк, англичане никогда бы не добились успеха. Бургундцы не могли не повернуться против них. Король в основе своей был оппортунистом, хотя и гениальным. Как пишет Е. Ф. Джекобс, один из его самых больших почитателей среди современных историков: «Судя по последним данным, он был скорее авантюристом, нежели государственным деятелем: риск, на который он пошел ради создания двойственной монархии, был слишком велик и зависел от многих [370] неопределенностей и основывался на совершенно неверном представлении о Франции».[280] Вот еще один почитатель, пытающийся быть объективным, хотя ему это не всегда удается, вынужден согласиться с тем, что: «свою волю он, несомненно, сконцентрировал на целях, которые были недостойны великого или добропорядочного человека».[281] Мак Ферлейн, самый его пылкий почитатель, замечает: «Трагедия его правления состоит в том, что национальным устремлениям он давал неверные направления, которые ему приходилось самому стимулировать, и что свой народ он повел в погоню за химерой чужестранных завоеваний».[282] Французским историкам не нужно было прилагать неимоверных усилий, чтобы прийти к аналогичному выводу.

Может возникнуть вопрос, почему у Ланкастерской Франции не было надежды просуществовать так долго, как Нормандское Завоевание. Дело в том, что англо-саксонская Англия была куда более мелким государством, с гораздо меньшим населением на более раннем этапе исторического развития. К тому же у Вильгельма не было сколько-нибудь серьезного противника после Гастингса. Генрих, в свою очередь, завоевал всего одну треть страны, причем произошло это только потому, что королевство временно было поделено между двумя могущественными партиями, каждая из которых имела свою собственную армию. К тому же формирование французского чувства национального самосознания обрекло его двойственную монархию на провал.

Что касается жестокости короля, то не так-то просто ответить на вопрос, была ли она результатом средневековой традиции ведения войны или проистекала из необычайно сурового характера короля. Однако ничуть не подлежит сомнению его чрезмерная жестокость к [371] французам. От вторжения англичан они пострадали больше, чем от нападения викингов или нацистской оккупации.

Трудно судить о Генрихе как о человеке. Существует общепринятое мнение, что его репутация основывается скорее на восхищении, чем на любви. Он безжалостно подчинял свои чувства стремлениям. И он говорил чистую правду, когда сказал, что останься герцог Кларенс в результате сражения под Боже жив, то был бы казнен за нарушение приказа. Нельзя, правда, отрицать и того, что все люди, которые с ним сотрудничали (за исключением лорда Скроупа), оставались преданными и королю, и его памяти. Но можно не сомневаться в том, что Генрих-полководец всегда брал верх над Генрихом-человеком.

Почитатели Генриха (а таковым является почти все англоговорящее население земного шара) все недостатки его характера приписывают тому, что он был «человеком позднего средневековья», а люди той эпохи были склонны к суеверию и насилию. Однако у этого аргумента имеется слабое место, поскольку существовал другой «человек позднего средневековья», ставший идеальным мерилом поступков короля. Речь идет о его последователе, правителе Ланкастерской Франции — его брате Бедфорде, который являлся регентом Руана и Парижа с 1422 до самой своей смерти в 1435 году. Он тоже «к сожалению, проливал кровь французов» и имел свой собственный Азенкур; в Вернейле в 1424 году он наголову разбил франко-шотландскую армию. Противник только убитыми потерял 7000 человек, 1000 из которых были людьми дофина. «Смелый, человечный и справедливый, — так сказал о нем Базен, — настолько, что его любили и французы, и нормандцы, жившие в [372] его части королевства».[283] «Парижский Горожанин» расточает ему не меньше комплиментов: «Характер его был совсем не английский, ибо он вовсе не желал идти войной на кого бы то ни было, в то время, как англичане всегда жаждут воевать со своими соседями. По этой причине все они гибнут ужасной смертью».[284] Ни один из современных Генриху авторов не сказал того же о нем самом. Несомненно, новые его подданные, ставшие таковыми против собственного желания, боялись его и любви к нему, безусловно, не питали.

По циничному определению самого Генриха, «война без пожаров все равно, что колбаса без горчицы». Его вторжение и завоевательные походы были ненавистны не только зарождавшемуся французскому чувству самосознания, но и французскому населению. Ужас, который он внушал, был не только непростителен, но и незабываем. Ни один рассказ не в состоянии передать всей полноты душераздирающей истории о тех несчастьях и страданиях, которым он подверг французский народ. Несмотря на то, что Шекспир обожает свой героический персонаж, тем не менее, он видит бессердечную жестокость короля: