Генрих IV - [67]

Известие о неудачном предприятии Конде, повлекшем снятие осады Бруажа, быстро дошло до ставки Беарнца, где открыто насмехались над Конде, и его репутации был нанесен серьезный урон.

Между тем Генрих III решил возложить бремя войны на тех, кто ему ее навязал, 11 августа он потребовал от органов государственного управления взять на себя финансовые расходы. Советчики должны были стать плательщиками. Он оценил расходы на войну в 400000 экю в месяц. 200000 он брал на себя, а остальные 200000 должен платить город Париж на месячное содержание трех армий. Духовенство, «поскольку это: священная война», должно продать часть своей собственности, а члены Парламента должны пожертвовать своим жалованьем ради правого дела. Когда все возмутились, король гневно ответил: «Нужно было слушать меня и сохранять мир, а не принимать решение о войне, сидя в лавке или торча на клиросе. Я очень боюсь, что уничтожая проповедь, мы подвергаем опасности мессу. Что касается остального, то речь идет о деле, а не о словах». Проводя политику «чем хуже, тем лучше», он ужесточил гонения на гугенотов, издав 7 октября эдикт, который предписывал переменить веру в двухнедельный срок. 30 ноября Генрих Наваррский ответил приказом конфисковать собственность лигистов.

Монтобанский манифест

Внешне это все еще была война проповеди и мессы, но на самом деле решалась судьба монархического государства. Лига теперь подвергалась сильному натиску просвещенной буржуазии и приходского духовенства, «Революция приходских священников» грозила смести одним ударом не только царствующего короля, но и передающийся по наследству трон. Гугеноты же, наоборот, были склонны отказаться от своих республиканских настроений, чтобы сплотиться вокруг своего наваррского «защитника». Они хотели обеспечить победу традиционным монархическим путем с помощью «объединенных католиков», не одобряющих Лигу. Для этого гугенотам было достаточно сослаться на слова человека с непререкаемым авторитетом — на самого Кальвина: «Всякая власть от Бога. Нужно повиноваться государям, даже неверным и язычникам, ибо они помазанники Божьи».

Если никто не сказал ни слова в защиту Генриха III, то Морней с присущим ему красноречием взялся защищать своего короля. Как единственный наследник короны, только Генрих Бурбонский способен спасти государство. Королевство уже является его собственностью, он готов приложить все свои силы, чтобы сохранить или восстановить традиционные монархические ценности. И что бы там ни говорили о ереси, Генрих — христианский принц, остальное — всего лишь разногласия, которые касаются теологов. «Предвыборная кампания» началась четырьмя манифестами, выпущенными в один и тот же день в Монтобане.

В них Генрих упрекал духовенство в поддержке Лиги и в подстрекательстве мятежников и честолюбцев, губящих бедный невинный народ. Дворянству он напоминал, что оно по рождению причастно к делам государства и должно хранить силы для отпора чужеземцам, которые рвутся им управлять. Третьему сословию он обещал мир и спокойствие. Агитаторы, разосланные по городам и весям, обещали устранить злоупотребления, уменьшить налоги, вернуть золотой век Людовика XII, отца народа. «Молитесь Богу, господа, чтобы он своим судом отличил тех, кто хочет счастья или несчастья этого государства, бедствия или общественного процветания…»

Наконец, к городу Парижу обратился Морней, потому что «он — зеркало королевства», и настаивал на необходимости национального единения против итальянцев королевы-матери, разоряющих страну, против кровожадных Лотарингцев с их непомерными претензиями, против ненавистных испанцев и их интриг. А вокруг кого должно происходить это единение настоящих французов? Вокруг Генриха Наваррского, французского, христианского принца.

Имея такую поддержку, Генрих заговорил властным, покровительственным тоном, подобающим его новой роли. В апреле он пишет наместнику провинции Ниверне, который ему не подчинялся: «Меня уведомили, что вы обходитесь с такой умеренностью и мягкостью с подданными моего сеньора, короля как одной, так и другой религии, что я решил написать вам это письмо, чтобы засвидетельствовать свое удовлетворение». Старейшины гугенотской партии одобряли такое поведение. Ле Ну пишет Морнею из Женевы: «Наш король становится все более добродетельным и богобоязненным… Будьте для него Сенекой и Бурром в одном лице, чтобы мы увидели в нем Тита. Но боюсь, что прежде ему следует в некоторых делах сыграть Цезаря».

Возвращение в Сентонж

И действительно, пришло время изобразить цезаря и надеть пуленепробиваемую кирасу, шлем, наручи и латные рукавицы, за которые он заплатил своему оружейнику 106 ливров. Маршал Матиньон продемонстрировал в Гиени достойную похвалы выжидательную политику: он не соединился с Майенном после неудачи Конде, не воспрепятствовал Тюренну взять в ноябре 1585 г. Туль. Однако для приличия следовало угодить лигистам, возмущавшимся этими проволочками, и он перешел Гаронну и приблизился к Нераку. Генрих находился там с 350 кавалеристами и 2000 аркебузиров, он позволил маршалу беспрепятственно расставить войско в полях и виноградниках по обеим сторонам дороги, потом приказал части всадников и аркебузиров осторожно пробраться в оборонительный ров у стен города, тогда как сам он во главе 40 солдат выскочил на передовую линию для отвлекающего маневра. Но Матиньон не вчера родился, он разделил войско, чтобы окружить неприятеля, дал королю Наваррскому погеройствовать под выстрелами аркебуз, потом удалился. Генрих догнал его, когда тот осаждал Касте-ан-Дорт, и вынудил в беспорядке отступить.