Генрих фон Офтердинген - [18]

Если вам угодно, я припомню одну песню[44], ее очень любили, когда я был молод:

Освоивший глубины,

Землей владеет всей,

Не ведая кручины,

Не ведая скорбей.

Скалистое сложенье

И прелести земли

Тебя в твоем служенье

Таинственно влекли.

И ты, воспламененный,

Других не чая благ,

Невестою плененный,

Вступаешь с нею в брак.

Все ближе, все милее

Она в теченье лет,

Хоть с нею тяжелее:

Покоя нет как нет.

Любимого готова

Вознаградить она,

Являя без покрова

Былые времена.

В расселинах пречистый,

Предвечный ветерок;

Там виден свет лучистый,

Хоть мрак ночной глубок.

Везде земля родная,

И нет ни в чем помех;

Трудов не отвергая,

Сулит она успех.

Струятся воды в гору[45],

Не ведая преград;

И в подземелье взору

Открыт заветный клад.

Оттуда льется злато

Потоками в казну;

Украсил ты богато

Корону не одну.

Богатством небывалым

Монарха наделив,

Довольствуешься малым

И в бедности счастлив.

Пускай кипят раздоры

Всегда среди долин;

Тебе достались горы,

Веселый властелин!

Генриха просто восхитила эта песня, и он попросил старика припомнить еще какую-нибудь. Тот с готовностью выполнил просьбу, сказав сперва:

— И впрямь вспоминается мне еще одна песня, только такая чудная, что нам самим невдомек, откуда она. К нам занес ее издалека бродячий горняк, своеобычный старатель, у которого был якобы жезл, открывающий клады и кладези[46]. У нас эта песня очень полюбилась, потому что звучала она таинственно, едва ли не такая же смутная и неизъяснимая, как сама музыка, потому-то она и зачаровывала непостижимо, как будто бодрствуешь и в то же время грезишь:

Известен замок тихий мне.

Таится там король[47] поныне,

Не появляясь на стене;

Незрима стража[48] в той твердыне.

Там свой таинственный устав;

Ненарушим покой глубокий,

Лишь слышно, как журчат потоки,

На пестрой крыше побывав.

Ведут веками свой рассказ,

У них повествований много;

Открыто все для светлых глаз

Под сенью звездного чертога.

Властитель хрупок, но могуч,

Всегда потоками омытый,

И в материнских жилах[49] скрытый,

Как прежде, в белом блещет луч[50].

Спустился сквозь морское дно

Однажды замок тот чудесный[51].

Задерживать ему дано

Тех, кто бежал в простор небесный.

Не чувствуют своих оков

Завороженные вассалы;

Твердыню осеняют скалы

В победных стягах облаков.

Народ бесчисленный[52] вокруг,

Хоть крепко заперты ворота;

Изображают верных слуг,

Владыку выманить охота.

При этом каждый словно пьян.

Догадываются едва ли,

В какую западню попали

И где мучительный изъян.

Лишь проницательный хитрец[53],

Не избежав такой опеки,

Похоронил бы наконец

Твердыню древнюю навеки.

От заколдованных тенет

Избавит мудрая десница,

Тогда появится денница,

Тогда свободою пахнёт.

Пускай стена была крепка,

Наперекор любым глубинам,

Повсюду сердце и рука

Охотятся за властелином.

На свет выводят короля,

Как духи, духов изгоняют,

Себе потоки подчиняют,

Оттуда вытекать веля.

Все чаще выходя на свет,

Король бесчинствовал немало,

Но прежней власти нет как нет,

Зато свободных больше стало[54].

Своею вольною волной

Вновь заиграет в замке море,

И на зеленых крыльях вскоре

Мы вознесемся в край родной.

Когда старик замолчал, Генриху почудилось, будто он слышит эту песню не в первый раз[55]. Старик не отказался повторить ее, и Генрих не преминул записать слова. Старик покинул комнату, а купцы пока рассуждали с другими гостями о том, насколько выгодно горное дело и с какими тяготами оно сопряжено. Кто-то сказал:

— А старик-то здесь неспроста. Недаром он взбирался нынче на наши холмы, уж наверное он заприметил добрые знаки. Надо бы расспросить его, когда он воротится.

— Слушайте, — отозвался другой гость, — он бы очень одолжил нашу деревню, если бы указал нам поблизости родник, а то мы устали ходить за водой, нам так не хватает хорошего колодца.

— А я вот что думаю, — молвил третий, — не переговорить ли мне с ним насчет моего сына, не пригодится ли старику парнишка, он такой охотник до камней, что дома ступить уже некуда; не иначе как мой сын — прирожденный горняк, а старик-то вроде добрый человек, худому не научит.

Купцы судили и рядили, не удастся ли им заключить через горняка прибыльные сделки с Богемией, где продаются металлы по сходной цене. Старик вернулся в комнату, и все спешили воспользоваться случаем, не упустить своего. Тут заговорил сам старик:

— Какой спертый воздух в этой клетушке, просто дышать нечем. А на улице луна взошла во всем своем великолепии, и я бы не прочь еще побродить. Днем приглянулись мне тут поблизости некоторые пещеры[56]. Надеюсь, кто-нибудь не откажется сопутствовать мне, и, если мы позаботимся об освещении, мы беспрепятственно обследуем их.

Деревенским жителям эти пещеры были известны, правда, заглядывать в них люди не осмеливались, напуганные россказнями, будто пещеры — логово драконов и всяких страшилищ. Уверяли, что видели их своими глазами, недаром, дескать, у входа в пещеры валяются обглоданные кости людей и животных. Кое-кто, впрочем, полагал, что в пещерах обитает некий дух, вдалеке, мол, порою виднеется таинственный облик, вроде как человеческий, а по ночам будто бы кто-то распевает.

Старику подобные толки явно не внушали особого доверия; он с улыбкой убеждал присутствующих, что с горняком они могут отправиться в пещеры без всякой опаски, горняк отпугивает всякую нечисть, а если уж дух поет, значит, это добрый дух. Любопытство придало людям храбрости, так что предложение старика многих соблазнило.