Генри и Катон - [31]

— Вы пытаетесь меня надуть, отец, все это делают. Мы уже говорили об этом. Вы не понимаете. Я кончу в автомастерской, как все остальные.

— Нет ничего плохого в том, чтобы работать в автомастерской, все лучше, чем сидеть в тюрьме.

— Кто говорит о тюрьме? Вы принимаете меня слишком всерьез. Вы занимаетесь своим делом, почему я не могу заниматься своим? Я должен быть собой, даже если пострадаю за это. Об этом и религия толкует, разве не так?

— В таком случае почему бы не попробовать обратиться к религии?

— И так всю жизнь имел с ней дело, отец, священники колотили меня, когда мне было шесть лет, я смотрел на Христа на кресте с тех пор, как впервые открыл глаза, — страшное зрелище, как подумать: гвозди, сплошная кровь. Если бы бандиты сделали такое, они б получили десять лет, даже если бы бедняга выжил.

— Джо, не притворяйся, что не понимаешь. Ты можешь быть ближе Христу, чем я. Как бы то ни было, что говорить о расстояниях, когда мы в миллионе миль от Бога.

— Вот, вы сами сказали, отец. Миллион миль. Миллион миллионов. Что же человеку остается делать? Бороться за себя, потому что борьба — это самовыражение. Быть в шрамах, как настоящие бойцы. Ведь Он был покрыт шрамами, так? Вы наверняка слыхали, что и у монашек были такие — страх какой!

— Я хочу, чтобы ты хотя бы пошел работать, а потом…

— Вы шутите! Можете представить, чтобы я гнул спину на хозяина, скажите честно? Я должен быть свободен, так уж устроен. И потом, какой в этом смысл? Слишком много алчных боссов. С высшим классом все в порядке, это средний класс сущий кошмар, материалисты. Возьмите Лоуренса Аравийского. Это общество прогнило и слишком долго не просуществует. К вам это не относится, вы другой, особенный, живете в нищете. А большинство людей — дрянь. Говорю, что знаю. Вот они лгут, даже вам лгут, да господи, если я только начну пересказывать, как они врут вам…

Катон посмотрел в застенчивое лицо, белеющее в полумраке комнаты, в глаза, мерцающие за поблескивающими шестиугольными стеклами очков. Красавчик Джо никогда не выглядел совершенно серьезным. Уголки продолговатых, сухих, умных губ подрагивали в подавляемой понимающей усмешке. Джо, видимо, поднимаясь по лестнице, тщательно причесал свои длинные волосы, и они колыхались, шелковистые и блестящие. Осязательные.

— Я и сам знаю, — сказал Катон и отошел от Джо, — Знаю.

— Не сердитесь на меня, отец, не будьте таким бессердечным оттого, что я неисправим. Вы все же помолитесь обо мне, да?

— Разумеется.

— Вчера вечером я пытался молиться. Честно. Стал на колени и говорил с Богом, словно Он мой лучший друг. Я спросил: Боже, зачем Ты меня создал, раз мне не на что надеяться?

— Послушай, — сказал Катон, — если мне удастся организовать для тебя дорогое обучение, возьмешься за учебу?

Красавчик Джо помолчал и пристально посмотрел на Катона, выставив подбородок и оттягивая пальцем нижнюю губу.

— Что значит «дорогое»? Вы имеете в виду что-нибудь вроде Итонского колледжа?

— Нет. Я имею в виду репетиторов, частных учителей, людей, которые будут заниматься с тобой особо, и финансовую поддержку на время твоей учебы.

— То есть деньги?

— Да, подобие стипендии. Ты сможешь иметь приличную комнату, деньги, учителей, но это будет не как в школе, ты будешь совершенно свободен. А дальше, возможно, университет…

— Знаете, отец, — ответил Джо, — хитрый вы все-таки человек. Сущий злодей в своем роде. Ничего такого я не хочу. Я хочу лишь, чтобы вы любили меня и заботились обо мне. Это все, что мне нужно, отец. Будете вы любить и заботиться? Да? Нет?

Основная причина, по которой Ганнибал демонстрировал чудеса военной организации, — это его чудовищная жестокость. Генри помнил, как об этом рассказывали в школе и какое это произвело на него впечатление, так что позже он неизменно отождествлял себя с карфагенским полководцем. Он безотчетно отождествлял себя с героями, чьи имена начинались на букву «эйч»[24]. Гомер. Ганнибал. Гоббс. Юм. Гамлет. Гитлер. Какая компания! Только собственное его имя казалось никаким, антиименем — еще одна причина для обиды, которую не загладили никакие короли. И конечно, сама буква «эйч» — антибуква, простой выдох, ничто, неравную замену которой представляет «Г» в русском языке. Гамлет, Гитлер, Генри. «Эйч» — открытое хранилище, простаивающая пустота, одинаково заполняемая что добром, что злом.

Генри стоял в бальном зале. Время было после пятичасового чая. Генри не принимал участия в чаепитии, но уловил тот особый запах гренков и застонал. В зале с пыльным и ненатертым паркетом, положенным еще дедом Генри, не было никакой мебели, кроме кучи кресел в углу. Все они, как увидел Генри, были сломаны и выброшены сюда, а возможно, ожидали реставрации: старые гнутые с обвисшей обивкой, сиденья которых валялись рядом на полу, трехногие кресла с прямой спинкой, накренившиеся под нелепым углом. Натура для гравюр Бекмана. Кресла-калеки. Огромный зал. Кошмар. Генри содрогнулся. Когда он был маленьким, отец, осердясь, втолкнул его однажды вечером в зал и запер дверь. Плачущий Генри носился по пустому помещению, как истеричная муха, эта солнечная пустыня была страшней любого темного чулана.