Генри и Катон - [33]
Он разговаривал с матерью, но нормального разговора не получалось. Она много расспрашивала его о Сперритоне, и он отвечал скупыми фразами, изображая его тоскливейшим местом. Да, городок был тосклив, отменно тосклив, но не настолько бессмысленно однообразен, каким рисовал его Генри.
— Нравилась тебе твоя работа?
— Не очень.
— Делал вылазки за город?
— Там нет загорода в нашем понимании, и никто не делает никаких вылазок.
Естественно, эти вопросы не были тем, чем казались, Герда едва слушала его ответы, а он — ее вопросы. За всеми ее словами стояло: «Ты нужен мне. Я хочу узнать тебя. Я могу быть терпеливой». А за его: «Почему сейчас ты делаешь вид, что тебя это интересует? Прежде ты не желала знать ни о том, чем я занимаюсь, ни о том, что я собой представляю, ты даже ни разу не приехала в Сперритон. Теперь слишком поздно». На что она отвечала: «Не поздно, нет, нет».
— Ты ладил со своими студентами?
— Не слишком.
— Подружился с кем-нибудь?
— Да, с одной супружеской парой.
А порой Генри казалось, что дом тоже ищет его расположения в той же бесплодной, неумелой и, в конце концов, довольно самодовольной манере, говоря: «Вот же я, добро пожаловать домой, я твой». На что Генри отвечал: «Когда я хотел тебя, ты был не моим, когда ты был нужен мне, ты отверг меня. Почему теперь я должен любить тебя?» Генри заметил, что мать потихоньку убрала из гостиной фотографию Сэнди в серебряной рамке.
Люций по-прежнему был любезен, даже подобострастен, и Генри относился к нему как к бедному домашнему учителю. Какова его настоящая роль в доме, Генри было неясно, и он не обращал бы на него внимания, если бы Люций, из страха перед Генри, не мозолил бы ему глаза, что явно раздражало Герду. Люций считал своим долгом задавать умные вопросы о литературе, об американской политике, норовя устроить нечто вроде ученого мужского tête-à-tête, чтобы развлечь Генри. Он засиживался с Генри за кларетом (когда таковой подавали), если Генри и Герда позволяли. Генри он был безразличен. С Люцием он разберется позже. Пока же тот должен был просто сам, насколько хватало смелости, лавировать между двумя непредсказуемыми смертельными пропастями. Меж тем Генри оставлял его в неопределенности. Люций хотел выяснить, что Генри намерен делать. Но Генри не намеревался что-то делать. Генри ждал. Он ждал в мучительной уверенности, что что-то произойдет.
Глядя на мать, которая вдалеке от дома косила желтой косилкой, Генри решил, что сейчас подходящий момент для того, что Герда с видимым страданием попросила его сделать и что он до сих пор откладывал: разобрать вещи в комнате Сэнди. У Герды просто-напросто не было сил зайти в комнату. Кроме того, она, видимо, чувствовала, что будет уместно, даже полезно для Генри, наследника, заняться бумагами Сэнди. Мерримен, когда Генри снова увиделся с ним, был того же мнения. Генри выбежал из бального зала, промчался вверх по черной лестнице наверх, поймав на себе взгляд птичьеголовой Роды, сидевшей в кухне с журналом в руках. Потом по коридору мимо галереи к двери комнаты Сэнди напротив двери в материнскую комнату в западном крыле дома. Оглянулся с виноватым видом, тихо повернул ручку и вошел.
Без всяких на то оснований, как он это понял сейчас, Генри ожидал увидеть комнату чисто прибранную, уже превращенную в музей Сэнди, где все вещи аккуратно сложены или убраны и пересыпаны нафталином. Но то, что предстало перед ним, было обычной комнатой, которая еще только подозревала, что ее хозяина нет в живых. Как будто тот, ради которого она жила и дышала, конечно же, все еще где-то тут, прячется за шкафом, за ставней и вот-вот появится. Комната оставалась в точности такой, какой была тем утром, когда Сэнди встал, побрился, оделся, позавтракал, вывел машину из гаража и отправился в Лондон. Еще не выветрился слабый запах трубочного табака. Шторы небрежно задернуты, так что в комнате было полутемно. Большой письменный стол с убирающейся крышкой был открыт и завален бумагами. На обычном столе лежали развернутая газета, две трубки и очки. Значит, Сэнди пользовался очками. На полу валялись несколько галстуков и полотенце. На зеркале над раковиной виднелся след от помазка. Постель не убрана, на подушке бутылка для горячей воды. Генри машинально раздернул шторы, отнес бутылку к раковине, отвинтил крышку и вылил воду. При виде белой раковины и льющейся воды его затошнило.
Он повернулся к книжным полкам и оперся о них, стараясь дышать медленно и глубоко, чувствуя тошноту и слабость. Потом принялся внимательно читать названия книг. «Морская авиация периода Второй мировой войны», «Летательные аппараты всего мира», «Тяговые двигатели прошлого и настоящего», «Классический "Алвис"», «Справочник железнодорожного любителя», «История железнодорожного транспорта в картинках», «Обрушение моста через реку Тай». Он почувствовал себя лучше. Вспомнилась избитая латинская цитата:
