Генеральская звезда - [19]

— Отец, а вы бываете с солдатами на передовой?

— Я тоже символ, как те горячие лепешки. В части, переброшенной на передовую, я провожу только один первый день, потом ухожу и возвращаюсь лишь вечером накануне того, как часть снова должны отвести в тыл. И в том и в другом случае служу мессу. Завидев отца Бэрри, солдаты уже знают, что слухи об их замене соответствуют действительности.

— Наверно, приятно быть символом, отец!

— Я и вообще-то частенько прибегаю к символике, мистер Уильямс.

— Я видел, вы смеялись, читая письма. Нашли что-нибудь забавное?

— Тут, в роте, тоже сложилась своего рода традиция. Обычно письма просматривают офицеры, и ребята, естественно, избегают откровенничать. Но когда я здесь, обязанности цензора возлагают на меня, и уж тогда-то солдаты перестают стесняться. Одни письма и в самом деле забавны, другие же просто трогательны.

— Например?

— Ну вот один солдат все время пытается вогнать меня в краску смущения — сочно, со всеми подробностями описывает свою встречу с женой, когда вернется с фронта.

— И вас это действительно смущает?

— Видите ли, мистер Уильямс, священника, который вот уже двадцать два года подряд исповедует людей, трудно чем-либо смутить.

— Вот и я чувствовал себя точно так же, когда десять лет проработал полицейским репортером в Нью-Йорке.

— Письма другого солдата всегда крайне меня удивляют. Он наделен поразительной фантазией.

— Изображает из себя героя?

— Что вы! Совсем наоборот.

— Не понимаю.

— Мать парня, видимо, тяжело больна, я он думает, что она не перенесет, если узнает, что он служит в пехоте, да еще на передовой. Вот он и расписывает в своих письмах, как чудесно проводит время за границей, какие концерты и спектакли здесь устраивают для солдат, сколько достопримечательностей ему довелось повидать и какая у него безопасная и легкая канцелярская работа. Просто диву даешься, как можно выдумать такое.

— Но разве мать не может по адресу определить, что он находится в действующей армии?

— Очевидно, не может. Мне не попадались ее ответы, но из его писем видно, что она ему верит. Если его часть отводят на отдых или, вот как сейчас, она находится в обороне, парень чуть не все свободное время тратит на заготовку писем к матери — впрок, на все время, пока будет на передовой. Потом тридцать — сорок таких писем передает мне, чтобы я отправлял их по одному. Мать получает от него по письму каждый день.

— Интересно. Я даже не надеюсь, что вы назовете мне его фамилию.

— Не могу, мистер Уильямс, тем самым я не оправдал бы оказанного мне доверия. Да и не только поэтому. Выполни я вашу просьбу — и матери солдата все станет известно. Не думаю, что вы решитесь взять на себя ответственность за последствия.

— Конечно.

Снаружи нас окликнули подполковник и капитан, и я потушил лампы. После того как офицеры пробрались в блиндаж, я снова их зажег.

Бронсон швырнул мне на колени жестяную коробку, похожую на баночку с ваксой.

— Начинай гримироваться, Капа, пора, — заметил он.

— Что это?

— Импрегнатор обуви.

— Как, как?

— Импрегнатор, или мазь, с помощью которой можно сделать обувь водонепроницаемой.

— А пуленепроницаемым я могу стать?

— Сомневаюсь. Но вообще-то если немцы не увидят тебя, то и стрелять, естественно, не будут. Так что чем лучше мы загримируемся...

Я взял на ладонь принесенную Бронсоном гадость и принялся втирать ее в кожу от корней волос на лбу до затылка. Потом покрыл мазью руки до локтей.

— Вы забыли намазать внутри ушных раковин, — заметил капитан.

— Внутри ушных раковин? — удивился я.

— Да, да, — подтвердил Бронсон. — Уж больно у тебя уши блестят, Капа.

Я поспешил перевести разговор на другую тему.

— Отец Бэрри, как только вернусь в Париж, куплю вашему солдату подробнейший путеводитель по достопримечательностям Франции. Пришлю его на ваше имя — вы обещаете проследить, чтобы книга дошла до него?

— Разумеется. Очень мило с вашей стороны.

— О чем это вы разговариваете? — поинтересовался Бронсон.

— О туристической экскурсии солдат по странам Европы за казенный счет, — пошутил я.

Бронсон нанес на лицо последний мазок той же пакости, которую вручил мне.

— Как мы теперь выглядим, отец Бэрри? — спросил он.

— Как два клоуна.

— Как ты относишься к тому, чтобы быстренько сгонять партию? — обратился ко мне Бронсон, доставая из кармана портативные шахматы.

— Одобряю.

— Если только не собираешься поспать.

— Нет смысла. Я просыпаюсь с большим трудом, а отправляться на этот пикничок полусонным не хотелось бы.

— Что верно, то верно. Твой ход.

Мы успели сыграть две партии, когда около укрытия появился сержант и попросил потушить свет, перед тем как он войдет.

Мы выполнили его просьбу, и сержант спрыгнул в укрытие. При свете снова зажженных ламп он тщательно осмотрел наш грим и нашел, что мы неплохо потрудились. По-моему, он даже чуточку расстроился от того, что не мог ни к чему придраться.

— Ну хорошо, — заявил он. — Пора отправляться. Ценности свои можете оставить отцу Бэрри.

Слово «ценности» он произнес с величайшим презрением. Я снял с руки часы и кольцо и отдал отцу Бэрри.

На вершине холма нас уже поджидали остальные разведчики. Мне казалось, что и себя, и других — с черными лицами, без головных уборов — я вижу в каком-то нелепом сне. От нервного напряжения у меня задергалось веко левого глаза.