Генеральная проверка - [25]

Они уже пришли… Вот их фамилии. Сейчас их уже можно расконспирировать: Александр Цанков, сорокачетырехлетний профессор политической экономии; генерал запаса Иван Русев, получивший прозвище Добропольский герой за то, что панически бежал с поля сражения во время прорыва под Добро-Поле; полковник Иван Вылков, впоследствии прозванный Палачом, на совести которого тысячи бесследно исчезнувших людей; полковник Николай Рачев из офицерской лиги, автор книги «Народ, проснись»; представители оппозиционных партий — Янакий Моллов, Христо Калфов, Петр Тодоров, Боян Смилов… Последним присоединился к ним запыхавшийся от спешки адвокат из Врацы Цвятко Бобошевский, который тут же заговорил: «Что же вы, господа, не предупредили меня заранее? Все это так внезапно! Я даже не успел написать своим детям прощальное письмо. А известно ли вам, что телефонная связь прервана? Не кажется ли вам, что власти пронюхали о готовящемся перевороте и сейчас принимают меры к тому, чтобы нанести нам удар в самый решительный момент?» Ему кто-то ответил: «Успокойтесь, господин Бобошевский, телефон в нашем распоряжении». …Бобошевский облегченно вздохнул и опустился на стул.

Сидя за круглым столом, все молчали и время от времени поглядывали на часы. Из казармы все еще не поступало никаких известий. Молчание затянулось. Только полковник Вылков нервно шагал по комнате, то и дело подходил к окну и, отодвигая тяжелую портьеру, выглядывал на улицу.

Его беспокойство передалось и остальным. Они то вставали со своих мест, то садились, не переставая перешептываться друг с другом. Лишь генерал и профессор продолжали сидеть за столом, не сводя глаз с лежавших перед ними карманных часов. Стрелки часов двигались очень медленно. Медленно вращалась и сама Земля. Остановилась вся Вселенная. Только кровь бунтовала и отчаянно стучала в висках!

— Ну, профессор, — сказал журналист, указывая на стрелки часов, — сколько еще ждать? У меня такое чувство, что нас подстерегает сама судьба, притаившись во мраке.

— Помолчите, ради бога! — рассердился профессор. — Неужели вы не понимаете, что сеете панику?

Журналист благоразумно отошел от стола и принялся рассматривать портрет генерала на белом коне, висевший на противоположной стене. Постояв довольно долго перед картиной, он сказал:

— Искусство всегда идеализирует действительность… — И поскольку никто не обратил внимания на его реплику, он продолжал громче: — В эту ночь, господа, каждый из нас в любой момент может лишиться головы. Кто это сказал?

Ему никто не ответил.

Тогда журналист подошел к профессору и прошептал ему:

— Знаешь, дружище, в нашей истории я нашел интересные совпадения…

Профессор в недоумении поднял на него глаза:

— Какие совпадения?

— Не кажется ли тебе, что в числе «девять» есть что-то роковое? — продолжал журналист. С этим числом связана судьба Болгарии. Девятого августа тысяча восемьсот восемьдесят шестого года был свергнут Баттенберг.

— И что из этого?

— Девятого марта восемьдесят седьмого года в Русе произошел контрпереворот под руководством Олимпия Панова. А сегодня девятое июня тысяча девятьсот двадцать третьего года! Не кажется ли вам, что это совпадение не случайное?

— Оставьте вашу кабалистику, редактор! — усмехнулся профессор. — Нашли время, разводить мистику!

— В данном случае, профессор, эти совпадения весьма интересны.

— Благодарю, но сейчас у нас есть другие, более важные дела! — сказал профессор и встал, чтобы размяться.

Приближался рассвет. В старом доме потрескивали половицы.

— Прежде всего нужно обратить внимание на коммунистов, господа! — говорит генерал, окруженный заговорщиками.

— Они еще не раз попытаются нам помешать.

— Пока они сохраняют нейтралитет.

— Им нельзя доверять. Возьмите, к примеру, Димитрова. Это большой хитрец! Мне не нравится его встреча со Стамболийским!

— В этом есть доля правды, — неожиданно вступил в разговор журналист, стоявший за спиной генерала, — но коммунистов и земледельцев разделяет глубокая пропасть. И этого тоже нельзя не учитывать!

— Не исключено, что их позиции сблизятся, — заметил кто-то.

— Это исключено! — возразил журналист.

— Димитрову чужды иллюзии, господин редактор, — перебил его генерал. — Он — человек дела! Я хлебнул с ним горя на фронте в Ксанти. Именно от него я узнал о свершившейся в России революции. Я бы арестовал его тогда, не будь у него депутатского мандата.

— В открытую бороться с ним нельзя, — добавил Смилов. — Но сейчас я не вижу оснований для тревоги. А пропасть между коммунистами и земледельцами действительно большая, с этим я согласен.

Из соседней комнаты, где у окна ссутулившись сидел полковник Вылков — «дирижер операции по технической части», послышался бой настенных часов. Все замерли, прислушиваясь к их ударам. Было три часа ночи. Спустя несколько минут раздался телефонный звонок. Генерал поднял трубку. Все замерли в оцепенении. Было слышно, как тикали карманные часы, лежавшие на столе.

— Да! — сказал генерал. — Да! Да!

Сознавая всю историческую значимость («возвышенность», как он позже напишет) момента, журналист заплакал. Не выдержало его писательское сердце. Крупная прозрачная слеза скатилась по его щеке и скрылась в бородке. Он не смахнул ее. Еще одна слеза скатилась по другой щеке. Он и ее не вытер, наслаждаясь «возвышенным моментом».