Генеральная проверка - [23]

— После душа пожалуйте к столу, — продолжал Кирчо.

— Ах какой милый юноша! — воскликнула по-немецки одна из княгинь. — Он чем-то похож на Дафниса!

Они взяли у Кирчо полотенца и мыло и ушли в душевую.

Пока княгини мылись, царь и Стамболийский стояли на веранде. Толпа все не расходилась. А неизвестный в канотье вместе с охотниками уже протиснулся во двор. Схватив Кирчо за руку, он возбужденно заговорил:

— Слушай, парень, скажи бай Сандьо, что я приехал из Софии специально для того, чтобы увидеться с ним. Слышишь? Я был в Пазарджике. Передавшему привет от Горчева!

— Ладно, ладно, — отмахивался от него Кирчо, — скажу, только не сейчас. Сейчас нельзя. Министр занят с царем.

— Да мне с ним всего минут бы пять поговорить! — кричал неизвестный. — Слышишь?

— Слышу, господин! Вот только отнесу еще одно полотенце княгиням, а потом поговорим.

— Всего пять минут, так и скажи ему.

Из-за плюща донесся хохот. Снова крутилась пластинка «Смех». Однако Борис и Стамболийский не обратили на это внимания. Они сидели в плетеных креслах и просматривали газеты. Из открытой двери столовой доносилось позвякивание ножей и вилок. Там накрывали стол. Появился Кирчо и сказал улыбаясь:

— Какой-то неизвестный желает переговорить с вами, господин, но я его не пустил.

— Какой еще неизвестный? — вздрогнул Стамболийский.

— Какой-то блондин в канотье. Говорит, что вы с ним старые друзья.

— Друзья, — проворчал Стамболийский, развертывая газету, — здесь мы все друзья.

— Вот и я ему то же самое говорю, а он не отстает, нахальный такой. Мое дело доложить, а вы, господин, сами решайте, принимать его или нет.

— Сначала пообедаем.

— И я ему то же самое сказал, а он знай свое. Пять минут да пять минут. Упомянул какого-то Горчева.

— Кирчо!

— Извиняюсь, господин министр!

— Иди занимайся своим делом! И сними эту дурацкую пластинку! Надоело весь день гоготанье слушать! Заведи народную музыку… Это что еще за фанаберия?

— Немного смеха, господин министр… Может, свиштовское хоро поставить?

— Ну, ладно, ладно, поменьше разглагольствуй. Да скажи, чтобы поторопились с обедом, уже два часа пробило!

— Скажу, господин министр, но княгини еще моются.

— Сказано тебе — не болтай лишнего! — вспылил Стамболийский и швырнул газету на пол.

Кирчо нагнулся, чтобы поднять ее. И тут на веранде появились свежие, бодрые, румяные, тщательно причесанные, в легких розовых платьях княгини. Увидев их, Кирчо растерялся.

— С легким паром, ваши высочества! — произнес он и, кланяясь, попятился с веранды.

Царь Борис, закрываясь газетой, похихикивал, а его сестры расположились в плетеных креслах и кокетливо заговорили:

— Никогда не забудем это чудесное село, господин Стамболийский, и сегодняшнюю охоту…

Граммофон играл песню жнецов, печальную и протяжную. Слушая ее, княгини и их брат погрустнели, а хозяин дома встал и сердито посмотрел в сторону столовой. Обед задерживался.

— Я велел этому парню завести веселую музыку, а он знай свое. Вот упрямый болгарин!

— Он очень мил, господин Стамболийский!

— Как же — «мил»! Знаю я его! В этом доме не я, а он хозяин. Делает все что ему заблагорассудится.

Княгини рассмеялись. А брат их все так же продолжал прикрываться газетой.

— Упрямство — прекрасная болгарская черта, господин премьер! С такими подданными можно чудеса делать!

— Вы так думаете? — ответил хозяин. — Ну а как прошла охота? Из-за этого Кирчо я забыл спросить вас о ней.

— Отличная охота, господин Стамболийский!

— Давно не было такой охоты.

Только они начали рассказывать об охоте, как в дверях опять показалась стриженая голова Кирчо. На этот раз он был очень озабочен.

— Неизвестный настаивает на встрече, господин министр! Передает, привет от Горчева. «Хочу, — говорит, — его видеть, и все тут!»

Стамболийский в отчаянии махнул рукой, отстранил стоявшего в дверях Кирчо и побежал по деревянной лестнице вниз. Царь опустил газету и долгим взглядом посмотрел на дверь, за которой скрылись Кирчо и его хозяин.

— Что там происходит? — спросил он по-немецки.

Княгини в ответ недоуменно повели бровями. Скрытый плющом граммофон продолжал играть песню жнецов. Борис положил газету на колени и задумался. Княгини о чем-то тихо говорили, глядя на колосящиеся поля. Перепелка больше не пела, она словно обессилела от июньской жары.

Сбегая по деревянной лестнице вниз, Стамболийский с трудом сдерживал гнев. Ему и раньше приходилось сталкиваться с упрямством и нахальством своих единомышленников, которые постоянно досаждали своими просьбами и советами, но этот, в канотье… Демократия! Вот она, демократия!

Во дворе Стамболийский огляделся, ища глазами визитера. В это время перед ним выросла знакомая фигура. Шляпу человек держал в руках. У него были русые, разделенные пробором волосы и голубые глаза. В них читалась тревога…

— Майор! — воскликнул Стамболийский.

— Я, бай Сандьо.

— Чего тебя носит нелегкая в этакую жарищу?

— Плохие, новости, бай Сандьо!

— Ну что там? — спросил Стамболийский, неохотно протягивая ему руку. — Уж не подожгли ли Софию? А может, яхты потонули?

— Хуже, бай Сандьо!

— Говори, в чем дело.

— Военные готовят переворот.

Стамболийский улыбнулся, взял его под руку и повел к беседке.