Генеральная проверка - [138]

Обезображенные тела казненных оставались под скалой на железнодорожной линии несколько дней…»

Все они, от профессора с генералами до кметов с сельскими стражниками, от околийских начальников и капитанов до штатских в касках, при галстуках и в остроносых лаковых ботинках, «охотников», «патриотов», членов шпицкоманд, тайных и явных агентов, полицаев и обыкновенных головорезов, реакционных националистов и белогвардейцев, церковных владык и черносотенцев, банкиров и сельских ростовщиков, предателей и доносчиков, — все они были запряжены в одну колесницу по спасению капитала, царя и короны.

С большим старанием творили они свое грязное дело. В одной из софийских мастерских по обработке бронзы начали отливать ордена и медали, кресты и значки. Генералам выделялись участки для постройки домов и дач в Софии, их награждали, выдавали им деньги из «безотчетных фондов». Они становились партнерами во владении предприятиями, их осыпали золотом…

Все они торжествовали. Били барабаны на казарменных плацах, присваивались все новые и новые офицерские звания: капитаны, майоры, полковники, генералы… Их одевали в парчу и золото, благословляли, кропили святой водой. Их прославляли и оказывали такие почести, какие им раньше и не снились.

Голос генерала Лазарова не умолкал на улицах и площадях. О генерале даже появился анекдот: увидев трех человек, собравшихся в одном месте, он приседал на корточки, чтобы его приподняли для произнесения речи… Газеты ежедневно помещали статьи, в которых поносились коммунисты и земледельцы. Тонны бумаги и чернил давили и заливали измученную страну.

Профессор Цанков обещал провести выборы. Газеты так и писали:

«…Сегодня в «Государственном вестнике» выходит указ о назначении выборов на 18 ноября. Еще не решено окончательно, когда будет отменено военное положение в округах, где оно пока остается в силе. В предварительном порядке разрешается проведение публичных собраний. Об участии земледельцев и коммунистов в выборах пока сказать ничего определенного нельзя. Учитывая полное организационное расстройство коммунистической партии и Земледельческого союза, едва ли эти партии решатся на сотрудничество…»

Выборы были еще далеко, восстановление порядка еще дальше. По дорогам Болгарии рыскали «безответственные элементы».

А нынешней ночью, «ночью сов и филинов», по поречью Огосты летел грузовик с «хорошо одетыми господами», печально известной шпицкомандой, спешившей найти Харлакова, чтобы он принял участие в руководимой им операции.

Григоров, поп Йордан и их помощники молча вглядывались в темноту. Дул сильный ветер, разносивший по окрестностям вопли и стенания. Казалось, что они не утихнут никогда…

34

В Соточино они прибыли глубокой ночью. Там и нашли капитана Харлакова. На базарной площади играла музыка. Капитан велел зажечь три больших костра из сухих ветвей. Возле огня танцевали арестованные мужчины и женщины. Солдаты с винтовками окружали это хоро. Грузовик с «хорошо одетыми господами» остановился на шоссе.

Они увидели капитана, сидевшего на импровизированном троне. Перед ним стояла одетая в черное, высокая, худая старая женщина. Головной платок валялся у ее босых ног. По лицу текла кровь.

Музыка гремела из-под навеса корчмы. Это были те самые музыканты, что ходили во главе Лопушанского отряда. Им приказали играть под угрозой смерти. Они играли и плакали. Пот и слезы смешивались на их черных, измученных лицах. Они знали, что играют это хоро в последний раз, и все-таки надеялись, что смилуется над ними капитан, если выдержат они все это до конца.

Капитан сидел сейчас на своем троне — большом стуле с высокой спинкой, вынесенном из церкви, — и наблюдал, как танцуют арестованные. Время от времени он вертел перед собой гибкий воловий бич с железными шариками на конце и говорил женщине:

— Значит, не хочешь танцевать? А говорить можешь?

Женщина молчала.

— И этого не можешь? Тогда поплачь!

Женщина молчала.

— И плакать не можешь? Тогда что же ты умеешь?

Капитан взмахнул бичом и ударил женщину по лицу. Она вздрогнула, но не сдвинулась с места, только подняла выше голову и продолжала молчать. Капитан ударил ее еще раз. А она вскинула свою голову еще выше и презрительно посмотрела на своего мучителя. Она была тонкой, сухой, гибкой и крепкой, как опаленное дерево. Рядом с нею капитан казался маленьким, ничтожным на таком большом «троне».

— Свяжите ее! — приказал капитан.

Ее связали и повели к корчме. Капитан шел следом. Музыканты играли и плакали. Между костров извивалось хоро.

— Продолжайте танцы! — приказал капитан. — Я еще вернусь. А вы играйте громче!

Музыканты заиграли еще сильнее. Бил барабан. Отчаянно гудели кларнет и труба. Им вторила проломленная старая скрипка. Пот и слезы струились по блестящим, черным, обгоревшим на солнце лицам. Лохмотья и соломенные шляпы валялись у ног музыкантов. Капитан лично «обработал» их воловьим бичом перед тем, как они начали играть. Вначале они отказывались, некоторые даже бросили инструменты, но капитан все же заставил их играть.

Капитан прошел мимо них в корчму. Там он приказал связанной женщине сесть на деревянный стул, но она осталась стоять. В корчме, кроме капитана и двух солдат, никого не было. На прилавке торчало несколько пустых бутылок. На закопченной стене висел портрет его величества. Около портрета слабо мерцала керосиновая лампа. Капитан спросил: