Генералиссимус князь Суворов - [386]

Вся Европа следила с напряженным вниманием за разыгрывавшейся в Швейцарии кровавой драмой; газеты ловили новости на лету и сообщали с театра войны сотни былей и небылиц без всякого разбора. Не трудно понять, до какого градуса возросло это внимание в России и в каком беспокойстве находился Император Павел, получая известия о происходившем позже всех. И действительно, до Петербурга было так далеко, что и тревоги, и радости, и распоряжения - все это там происходило задним числом. Так например, донесение Суворова о начале швейцарского похода могло придти в Петербург лишь в то время, когда кампания была окончена; Ростопчин пишет Суворову о своем беспокойстве на счет будущности Корсакова тогда, когда уже 10 дней раньше Корсаков был разбит. Это обстоятельство еще усиливало беспокойство Государя и его правительства, потому что увеличивало их бессилие - помочь чем-нибудь полководцу, заброшенному на другой край материка. Переписка государственных людей с Суворовым и между собою показывает, что на него одного возлагалась вся надежда, но что эта надежда не спасала от "мучительной тревоги". Ростопчин пишет ему, что беспокойство Государя превосходит всякую меру: "и дорого бы я дал, чтобы ему принесть известие не о победе (их довольно и слишком было), но о соединении вашем с Корсаковым". В других его письмах к разным лицам читаем: "дела в Швейцарии худы, нет никаких вестей о Суворове; ... мы в мучительной тревоге, от Суворова никаких известий, а с ним великий князь; газеты противоречат, то он побеждает, то разбит и уничтожен". Государь сам пишет Суворову: "вы должны были спасать царей, теперь спасите русских воинов и честь вашего Государя". "Главное - возвращение ваше в Россию и сохранение её границ", говорится в другом рескрипте, а о предписываемых распоряжениях приказывается не секретничать: "дабы отнять чрез сие способ у Венского двора - воспользоваться присутствием вашим с войсками и доставить себе какие-либо выгоды в мерзских своих намерениях". Отдаются высочайшие повеления - "о цесарских победах не служить более молебнов; курьерам к Суворову не заезжать в Вену, коли нет туда писем; объявить Кобенцелю, что Государь не обязан делать что угодно Тугуту; сообщить эрц-герцогу Иосифу, что Дидрихштейн может представиться ко двору и оставаться на праздники, но после них он лучше сделает, если уедет в Вену, ибо Император не любит интриганов" ¹⁷.

В 20 числах октября в Петербурге были наконец получены верные известия о Швейцарской кампании и её исходе. "Да спасет вас Господь Бог за спасение славы Государя и русского войска", писал Ростопчин Суворову: "что скажут злодеи ваши и злодеи геройства? Казнен язык их молчанием... До единого все ваши награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры... Дидрихштейн не видал Государя и так уехал... Принц Фердинанд Виртембергский вздумал было худо о вас говорить, оправдывая Венский двор, но с ним с тех пор с самим ничего не говорят... В Вене ваше последнее чудесное дело удостоивают названием une belle retraite; если бы они умели так ретироваться, то бы давно завоевали всю вселенную". Государь писал: "побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, не доставало вам одного рода славы - преодолеть и самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх". Тогда же Государь вызывал в Петербург своего сына Константина Павловича с тем, чтобы он ехал не чрез Вену, а Ростопчину повелено: "если дойдет до объяснения с Венским кабинетом, то объявить, что доколе барон Тугут будет в делах, то связи никакой с ним быть не может ¹⁸.

После тревожных опасений, волновавших Императора Павла многие дни и не дававших ему покоя, полученная от Суворова реляция являлась делительным бальзамом. В основе характера Павла I лежал истинно-рыцарский дух, и спасение чести русского оружия в обстоятельствах безнадежных было в его глазах величайшею национальною заслугой. Поэтому он пожаловал 29 октября Суворову звание генералиссимуса, сказав при этом Ростопчину, что другому этой награды было бы много, а Суворову мало; почтил нового генералиссимуса самым благосклонным рескриптом и кроме того повелел военной коллегии вести с ним переписку не указами, а сообщениями. Спустя несколько дней приказано проектировать статую генералиссимуса; когда проект был представлен, то Государь утвердил его и повелел приступить к работе ¹⁹. Великому князю был пожалован титул Цесаревича; все представленные Суворовым получили щедрые награды; одних знаков св. Анны 2 и 3 степей роздано до 200; нижним чинам выдано по 2 рубля на человека.

Безусловные порицатели Суворова повествуют, что этот "якобы непобедимый варвар погубил половину своей армии и ретировался со стыдом и яростью в сердце". Читатель, ознакомившийся теперь со всею жизнью Суворова и с ходом последней его кампании, может сам оценить и "варварство" Суворова, и "стыд", которому подвергается генерал за такие военные действия, как швейцарский поход. Очевидно, в подобных отзывах говорит не критика, а национальное фанфаронство и жгучее чувство глубоко уязвленного самолюбия, которому было нанесено Суворовым в 1799 году столько тяжелых ран. Предприятие Суворова в Швейцарии было бедственно, и план его совершенно не удался, но самый размер бедствия и полнота неудачи способны возбудить только гордость, утвердить сознание совершенного подвига и вполне удовлетворить чувству военной чести, самому требовательному и щекотливому. Неудачная Швейцарская кампания до того внушительна и грандиозна, что поражает воображение. В Швейцарии до последнего времени не совсем еще вымерли предания о Суворове, и многие суеверные Граубинденцы смешивали горного духа Рюцебаля с Суворовым. Еще недавно жила там легенда, а может быть и теперь живет между склонными ко всему чудесному горцами, будто много лет после смерти Суворова, не раз видели его на высях Сен-Готара, верхом на серой лошади; что в горных теснинах и ущельях верхней Рейсы неоднократно появлялась тень седого старика и огневыми глазами осматривала места, обагренные русскою кровью