Генералиссимус князь Суворов - [383]

Такое движение было в сущности отступлением, и если Суворов на него решился, то значит имел важные причины. Как ни капитальны вышеприведенные его соображения, но едва ли они одни руководили им. Он сам говорил, что идти на Сарганс было бы "благороднее", т.е. больше соответствовало его принципам; ради одного этого обстоятельства он мог принять такое решение, даже выкидывая из своего расчета интересы союзников. Но против подобного смелого плана возвышало свой голос ужасное состояние его армии и, в особенности, недостаток артиллерии и патронов, бывших на последнем исходе. В его переписке мы находим два письма, Ростопчину и эрц-герцогу Карлу, где он говорит, что отсутствие патронов заставило его уклониться от новых сражений и повернуть на Паникс. И точно, держаться прежнего плана, не имея средств к огнестрельному действию, было бы безумием. Суворов нашел в себе силу, чтобы подавить свои личные взгляды и поступить объективно ¹⁰.

По всему выходит, что такая резолюция была им принята тотчас по прибытии в Гларис, потому что он не поддержал малочисленный авангард Багратиона в Нефельсе, велел ему прекратить атаки и в следующие дни не возобновлял нападения. Прошло, правда, три дня в бездействии, но это потому, что требовалось выждать Розенберга. Некоторые писатели сильно порицают Суворова за принятое им решение, говоря, что Елачич и Петраш не замедлили бы оказать ему свое содействие, при его движении чрез Нефельс к Саргансу. Это обвинение, идущее из австрийского источника, едва ли чего-нибудь стоит, после только что приведенных соображений, подкрепляемых всем ходом кампании. Им, этим критикам, кажется в порядке вещей все, сделанное Петрашем, Елачичем и Линкеном; они не считают нужным объяснять отсутствие в этих генералах всякой инициативы для выручки главнокомандующего из бедственного его положения, а признают более логичным упрекать его самого в непринятии решения, которое походило бы на va-banque азартного игрока, знающего, что он окружен шулерами. Приводят в доказательство, что принятое Суворовым решение - отступить чрез хребет Паниксер - стоило ему большей потери, чем могла обойтись попытка к прорыву чрез Нефельс и Молис к Саргансу. Но этот вывод, во-первых, совершенно гадателен и голословен, а во-вторых - не верен. Никак нельзя определить иначе, как громадной цифрой, потерю русской армии в отчаянном наступлении без провианта, без патронов и артиллерии. Затем, помимо естественного желания Суворова - устраниться от всяких военных действий в виду злокачественности союзников, - выбор пути чрез Паниксер был вовсе не таким опасным решением, каким оказался по последствиям. Тропинка была очень не хороша, но гораздо лучше пути чрез Росштокский хребет; ее недавно проходил Линкен дважды, она была обыкновенным сообщением между Гларисом и долиною верхнего Рейна. Если движение по ней сделалось для Русских гораздо более гибельным, чем предполагалось, то единственною тому причиной было обстоятельство непредвиденное и новое: в горах внезапно выпал большой снег ⁷.

Суворов собрал военный совет, так как положение дел было очень серьезное, а он в подобных случаях делился с подчиненными своею решимостью. Обстоятельных сведений об этом совете нет; не знаем даже, кто именно были приглашены; но есть известие, что великий князь восстал против предлагаемого Суворову австрийским генеральным штабом движения на Молис, Везен и Сарганс и что мнение это было советом принято. Последовало решение - взять путь кружный, но безопасный - по Зернфталю, чрез Энги, Эльм, гору Рингенкопф (Паникс) на Иланц, а потом на Кур и Майенфельд к Фельдкирху, откуда уже легко было соединиться с Корсаковым, забрав по дороге обозы и полевую артиллерию, отправленные из Италии чрез Граубинден и Тироль. Суворов принял это решение, как совпадавшее с его собственным взглядом, и послал приказ Линкену - заготовить в Куре к 25 числу провиант для русского корпуса на два дня. Тяжелораненые оставлялись в Гларисе, в наскоро устроенном госпитале; поручив их попечению жителей, Суворов оставил также письмо к начальнику первого французского отряда, который вступит в Гларис, прося его о человеколюбивом обхождении с Русскими и обещая со своей стороны тоже самое относительно пленных Французов.

Некоторые австрийские историки истолковывают по-своему принятое Суворовым решение, указывая как на его причину, на существовавшее несогласие между русскими генералами и на уныние, обуявшее их в высшей степени. Против такого обвинения говорит все. Уныние, не отражающееся в действиях, не есть уныние, а его мы не находим в фактах, начиная с первого дня вступления Русских в Швейцарию. Весь поход есть напротив живое, полнейшее отрицание упадка духа. Внезапное появление уныния в Гларисе представляется также не логичным: вступление Русских в Гларис было победное и тут не произошло ничего такого, что не было бы предвидимым последствием предшествовавшего. В той же мере заслуживает веры свидетельство о внутренних несогласиях в русской армии. Если под этим разуметь несходство мнений, которое быть может обнаружилось на военном совете, то в этом явлении нет ничего ненормального, а если что иное, то что же именно? Проследив все военное поприще Суворова, можно ли допустить в его войсках что-нибудь в роде внутреннего разложения? Дело представится яснее и проще, если взять в расчет, что мнение австрийского генерального штаба было отвергнуто; что одним из мотивов такого решения было недоверие к союзникам; что в Гларисе негодование Русских на Австрийцев должно было подняться еще на несколько градусов, и едва ли кто, начиная с великого князя, стеснялся его выказывать. Если уже пускаться в исследование причин, побудивших Русских отступать на Иланц и Кур, то найдем не уныние, а негодование, не внутреннее разложение, а недоверие к союзникам, которых все называли предателями. Такое заключение по крайней мере прямо вытекает из всего предшествовавшего, а не является внезапно, изолированным фактом, для которого надо искусственно подбирать основу. Слишком неблагодарное дело - отыскивать в Суворовских войсках то, что прямо противоречит победным началам их духовной организации, и по справедливому замечанию одного участника этой войны, щедрость Австрийцев на подобные обвинения вовсе не пристала к ним, особенно пред судом их собственной военной истории