Генерал Скобелев. Казак Бакланов - [4]

Но поручик словно не замечал этого. Подошел к генералу:

— Ваше превосходительство, докладываю: место для переправы кавалерийского отряда благоприятно, река преодолима. — И сделал шаг в сторону, как бы давая генералу и полковнику возможность убедиться в правоте его слов.

Возвращаясь, генерал Леер вдруг усмехнулся, сказал полковнику:

— Пришел на память случай, как начальник академии зачислил одного офицера на учебу. Спрашивал, спрашивал его, а тот «плавает». Начальник и говорит: «Знаешь ли ты, братец, русскую народную песню «Ты поди, поди, моя коровушка, домой»? Капитан, не моргнув глазом, отвечает: «Знаю, ваше превосходительство. Но я знаю и другую». «Какую же?» «Ах ты, сукин сын, камаринский мужик». Начальник опешил, а потом ударил кулаком о стол. «Так и быть, зачисляю тебя, братец. За находчивость!»

— Уж не хотите ли вы сравнить этот случай с сегодняшним? — насторожился полковник.

— Нет, Скобелев совсем другое дело. У него задатки отличного военачальника, хотя характер весьма не прост. Из него выйдет прекрасный генерал, если обстоятельства не сломают его. Да, да, поверьте мне.

— Но это в случае, если он будет зачислен в академию, — высказал полковник. Его не покидало задетое поручиком самолюбие. «Этот мальчишка многое себе позволяет».

Осторожный Леер не стал возражать.

— Разумеется, если этот Скобелев поступит к нам.

В петербургском доме

Генерал Леер был прав, угадывая сложный характер дерзкого, но далеко не бесталанного поручика. Вырос он в дворянской военной семье. Отец — полковник Генерального штаба, человек ровный, обходительный, бывал при дворе. Мать, Ольга Николаевна, тоже мягкого склада, хотя и умеет настоять на своем. По причине частого отсутствия мужа она в доме хозяйка. Кроме младшего Михаила — в семье еще три дочери.

Бывавшие в доме Скобелевых гости, глядя на подвижного и требовательного ребенка, утверждали, что он в деда.

— Вылитый Иван Никитич.

В гостиной висит портрет деда: красивый овал лица, чистый лоб, взбитые кудри, усы; на плечах генеральские эполеты с тремя звездочками. Он смотрит на мальчика, как бы говоря: «Не балуй…».

Мишук едва его помнит: в памяти лишь быстрый говор да пустой, пришпиленный рукав мундира. Когда дед умер, мальчику было шесть лет. На похоронах присутствовало много народа, все скорбно вздыхали, говорили прочувствованно. Сам император Николай Павлович удостоил усопшего чести стоять у гроба.

Желая сызмала готовить сына к военной службе, отец пригласил в дом гувернера. Было модным нанимать французов, но он пригласил немца, надеясь, что тот сумеет воспитать у Миши качества, присущие немецкой нации: пунктуальность, строгость, твердость духа, жесткость…

О приходе гувернера первым сообщил Дмитрию Ивановичу Митрофаныч. Прихрамывая и тяжело вздыхая, старик приблизился к сидевшему в кресле хозяину. Он был денщиком еще у покойного Ивана Никитича. Старику было под шестьдесят, и давно бы пора на покой, но, прижившись в семье Скобелевых, старик не представлял иной жизни.

— Там, ваше превосходительство, проситель заявился. Не угодно ли принять?

Часы на стене отбили двенадцать. Именно на это время Дмитрий Иванович определил немцу встречу.

— Проси, Митрофаныч.

— Слушаюсь.

Дмитрий Иванович был в военной форме, она скрадывала его небольшой рост и коренастую, несколько мужичью фигуру. Лысоватая голова и простое лицо мало соответствовали облику придворного, имевшего высокий чин флигель-адъютанта. По высочайшему назначению он исполнял должность командира. Его Величества конвоя, до того командовал не менее привилегированным лейб-гвардейским полком и являлся походным атаманом донских казачьих полков, находившихся в Финляндии. Участник многих походов и сражений, в свои тридцать пять лет он удостоился многих орденов и отличий.

Дмитрий Иванович встретил немца с привычной для военных сдержанностью.

— Здравствуйте, господин Швердт, — сказал он, не протягивая руки. — Я правильно назвал вашу фамилию?

— О, яволь! Совершенно точно: Фердинанд Иоганн Швердт, — подтвердил тот и чопорно отвесил поклон. — Или можно просто: Федор Ифанович.

— Как будет угодно, — ответил Скобелев.

Немец был невысок, голубоглаз, на впалых щеках пролегли глубокие складки, придававшие лицу аскетический вид. Он был далеко не стар, но и не молод.

— Не скрою, я вами интересовался… — продолжал хозяин, — и мне рекомендовали вас как достойного человека в воспитатели. Пройдемте в кабинет.

Посреди кабинета холодно поблескивал полированный стол. На нем мраморный чернильный прибор. Вдоль стен — книжные шкафы, за стеклами — ровные ряды книг с золотым тиснением. У стола — кресла.

— Прошу, — указал на одно Дмитрий Иванович, сам сел напротив. — Вы употребляете табак?

— О, найн, то есть нет. Это зелье не признайт.

— Я так и знал, господин Швердт. Вы уроженец каких мест?

— Мой фатерлянд есть Бавария. Там моя муттер, то есть матушка. А мой фа… извините, бедный батюшка умер. Там, в Баварии, я кончаль школа. Потом служил в армии, был унтером. Имею медаль. — Последнее он произнес с достоинством. — Потом был плен, русский плен. Служил в доме, воспитывал киндер… простите, то есть детей.