Генерал Раевский - [34]

Повинуясь приказу, русские войска повернули назад, к горным хребтам, чтобы перевалить через них и оказаться в Швейцарии. Переход предстоял нелёгкий, осложнялся наступившими в горах холодами, к тому же австрийское командование не обеспечило войска необходимым, как предусматривалось приказом.

Суворов собрал начальников, чтобы окончательно решить вопрос о порядке перехода через Альпы и отдать последние распоряжения.

В почтительной позе стоял генерал Розенберг, рядом с ним — толстенький, с животом Павло-Швейковский. Застыл с неизменной плетью в руках Багратион, был тут и любимец Суворова молодой Милорадович.

Здесь же находился и недавно прибывший из Петербурга сын Суворова шестнадцатилетний Аркадий. По-мальчишески угловатый, с худой шеей и торчащими ушами, он был на голову выше отца и совсем не походил на него.

Злые языки нашёптывали относительно его рождения двусмысленно нехорошее, и Суворов, то ли поддавшись разговорам, а может, имея другое основание, не признавал Аркадия своим сыном, считал, что любвеобильная и ветреная Варвара Ивановна нагуляла его на стороне.

Аркадий в семье бывал редко, воспитывался у родственников и в частных пансионах, изучал там языки и науки.

Теперь же, когда Суворов своими победами сделал для России столь много, Павел решил умилостивить полководца, заодно взяв на себя роль миротворца и благодетеля. Безусого юнца он возвёл в чин генерал-майора и к этому присовокупил назначение его генерал-адъютантом своей свиты.

Возражать фельдмаршал не посмел, принял сына. Понимая, что отдавать людей под его начало нельзя, оставил в штабе, при себе, сделав как бы главным адъютантом.

Против выстроившихся в шеренгу русских генералов стояли австрийские начальники. Их возглавлял аскетического вида подполковник Вейротер, считавшийся знатоком боевых действий в горах.

Суворов стоял посреди комнаты в походном распахнутом мундире, под которым виднелась нижняя, с тесёмками рубаха. На ногах у него были старые, со сбитыми каблуками ботфорты.

Слегка сутулясь, не глядя на генералов, он с неудовольствием выговаривал:

— Это низменно и по-людски недостойно. Руками русских солдат вырвать у неприятеля победу, а потом неблагодарно отвергнуть заслуги и присовокупить успех только себе! Не пытайтесь убедить меня в обратном! Я знаю, и вы тоже, господа хорошие, знаете, что это так. — Он бросил быстрый взгляд в сторону застывших австрийцев и продолжил: — Теперь последовало более чем странное распоряжение перемахнуть через Альпы. Нас вынуждают лезть в капкан. Нет, не вынуждают, а загоняют. Соображает ли гофкригсрат, что значит осенью преодолеть снежные Альпы? Ежели бы знал, на подобное вряд ли решился. А может быть, умысел? Но мы русские, и горы нас не устрашат, преодолеем их. Только вот время-то где взять? Нет его у нас в запасе. А Массена ждать не будет. И план его разгадать не сложно. Он намерен разделаться поодиночке… Да-с, да-с… Уж к этому он непременно будет стремиться. И не старайтесь доказать обратное!

Суворову и не пытались возражать. Даже австрийцы молчали, лишь переминались с ноги на ногу.

— Да-с, господа, Массена ждать не будет. У него сила, и немалая, а сила солому ломит. Только мы не солома… Массена хитёр. И умён. Он вначале обрушится на Римского-Корсакова, что за Альпами, в Швейцарии, и тому не устоять, а потом повернёт свои войска на нас.

Тесёмочки на рубахе Суворова развязались, и в вороте проглядывала сухая морщинистая кожа. Пылавшее лицо, как и шея, было в глубоких старческих складках и морщинах. Во всём виде семидесятилетнего главнокомандующего проглядывалась какая-то противоестественность: старик с немощным телом и пылом разгорячённого юноши, с лихорадочным блеском глаз горячо пытался отстаивать своё.

Рассуждая, он, казалось, проявлял больше беспокойства не за подчинённые ему войска, а за судьбу находившегося за Альпами корпуса, с которым предстояло соединиться.

Стоявший с краю Вейротер, шагнув, щёлкнул каблуками:

— Майне генераль, не исфольте беспокойства. Дизен офицерен, — указал он на стоявших в строю офицеров, — очшен хорошо знайт штрассе, то есть дорог. Они будут вести русский колонн. Ейн колонн, цвей колонн…

Махнув рукой, Суворов прервал его:

— Ейне колонна маршиерен, цвейне колонна маршиерен… Знакомо это. И им, генералам, тоже ведомо. — Он кивнул в сторону русских начальников. — Нужно, чтобы не австрийцы, а генералы знали дорогу. И он, и он, и он, — указывал фельдмаршал на Розенберга, Багратиона, Денисова. — И не только дорогу, но и сами Альпы, где придётся сражаться. Не на прогулку идём, а на бой! На прогулке твои проводники были бы кстати.

— Майне генераль, я имею план маршиерен. Досфольте представляйт?

— Не ломай, подполковник, языка. Изволь объясняться по-своему. Поймём. — И Суворов на чистом немецком языке сказал: — Где ваш план? Показывайте.

Отодвинув на край стола пепельницу, Вейротер разложил лист плотной бумаги.

— Ну-ну, — наклонился над ним Суворов.

План был выполнен искусной рукой. Поперёк листа в тёмно-коричневых размывах краски тянулись Альпы. Там, где краски сгущались, были хребты. Они чередовались с долинами и шли в разных направлениях, создавая иллюзию природного хаоса. Внизу листа через всё это воображаемое гигантское нагромождение гор, обрывов, долин и скал пролегала в замысловатых извивах дорога из Италии в Швейцарию.